помнить престол Иоанна Предтечи, государеву милость к себе и свою атаманскую славу и не потерять их, езжайте к Азову, к войску нашему днем и ночью, не малыми людьми, а великими на помощь. В городках много людей не оставляйте, чтоб в какой дурной оплошке и в беде не быть. Съезжайтесь городков по пяти, по шести в одно место со своими семьями. И чтоб, съехавшись, казачьи станицы жили бы с великим бережением. А кто к войску в Азове не пойдет на помощь, тому в войске суда у нас не будет. Без всякого суда будем снимать головы. Езжайте, люди всякие, пешие и конные. Нам ли не помнить то, как мы с вами брали Азов-город своей кровью и головами. И приходили вы к нам, не ведая страха, со всех наших рек. Вам, люди храбрые, ведомо, что бог поручил нам Азов-город. И вы, славные казаки и атаманы, в грозный час, чтоб не посмеялись над нами басурманы, будьте грозной силой…»
– Завтра же поутру и пошлем челобитье, – сказал Татаринов. – Не мешало бы со старыми атаманами посоветоваться, да вот беда – свалились атаманы.
Михайло Черкашенин со Смагой Чершенским поудили рыбки на Дону в сырую погоду, и оба от простуды в один день слегли. Черкашенин четвертый день лежал в бреду, Чершенский едва-едва дышал. Старики так нужны были атаманам, да захворали не вовремя. Вместе воевали старики, вместе рыбу ловили, вместе простуду подхватили.
– Поправятся, – утешая, проговорил Наум Васильев. – Винца бы им церковного да печь потеплее. А кому же все-таки скакать в Москву? Дело-то не такое легкое.
Татаринов заговорил зло:
– Алексей бывал у царя. Язык ему жгли и рвали. Я без страха возил свою голову в Москву – не взяли. Вернулся в Азов – едва свои же не срубили голову. Наум ездил в Москву – тесноту терпел всякую. А ты, Иван, все на Дону больше отсиживался…
– Ну, ну! – сверкнув серьгою и резко мотнув головой, с сердцем сказал Каторжный. – Ты не балуй такими шутками. На Дону отсиживался? Неладно говоришь. Не отсиживался я на Дону! Небось самому от своих слов стыдно!
– Да полноте. Уймитесь. Не время для попреков и обид. Ехать все едино тебе, Иван, – решил Васильев.
– Поеду! Только ведайте, как бы я там, в Москве, дерзости какой не учинил царю и боярам. Почто царь чернит нас перед султаном, перед врагами нашими – татарами? Почто царь лазутчиков подсылает к нам? Эко дело ведет, будто мы не дети царя и не люди его же, государевы! Натворю! Ей-богу, нечаянно, а натворю чего-нибудь в Москве.
Старой сказал:
– О том на Москве говорить тебе не след. Опалу наведешь, гнев не вовремя ляжет на всех. В Москве держи язык за зубами, бери лаской, терпеньем. Говори царю: что такое, мол, есть донской казак? Казак-де, царь-батюшка, милостивец наш, наш наисветлейший кормилец, есть твой защитник! Донской казак из пригоршни напьется, на ладони пообедает. Царь беспременно будет спрашивать про казаков запорожских. Ходили ли мы с ними на Черное море, что погромили, все ли вернулись и не было ли у нас большого урону? Скажи: живем в дружбе. Все делаем вместе. И на море ходим, и против татар промышляем. Скажи царю – казаки при порогах, что пни при дорогах. Приходят к нам и денно и нощно.
Атаманы знали повадки царя. Всегда он спрашивает одно и то же. Пишет в грамотах одно и то же. Выговаривает одно и то же: «Не задирайтесь с татарами», «Не ходите на море», «Не громите турецких городков – не разоряйте Кафы, Керчи, Тамани. Не трогайте Синопа, не воруйте Трапезонда. Зачем жгли султанские дворцы в Константинополе? «
– Ладно, – смирился Каторжный, – поеду, так и быть, повезу царю орешек крепкий. Небось заохает, в постель ляжет, примочек к голове у слуг своих попросит. Голову в Москве я, конечно, не оставлю. На Дон привезу ее на подводах с порохом, свинцом, на мешках с деньгами царскими…
– И то ладно! – сказали атаманы.
– Только надобны мне в путь добрые казаки – человек с семьдесят. Чтоб мне в станицу дали непременно Будашку Титова, Гришку Некрегу, Сидорку Болдыря, Митьку Бабая, Ивашку Губаря, Ивана Лысого, Андрея Голую Шубу да Левку Карпова…
– Пошел! Поехал! Разохотился. Ты бы еще полвойска взял с собой, – сказал Наум Васильев. – Левку Карпова мы пошлем в Константидополь поджечь дворец султана. А с ним пошлем, если приговорят атаманы, есаула Федьку Порошина, да есаула Ивана Зыбина, да атамана Оську Петрова.
– Похваляем! – согласились атаманы.
– Так что, Иван, придется тебе наряд набирать из охотников, – сказал Татаринов. – Поедешь завтра же. А наказ тебе, атаман, таков: сгущаются тучи над всем Доном, над Азовом. Быть нам в грозе. Сидеть нам в осаде. Запасы нужны нам на год, не меньше, ежли не на два. Порох извели мы в постоянных стычках с татарами, свинец весь на исходе. К большому и малому пушечному наряду запасы невелики. Сидим-де мы, царь, босы, голы, голодны, но крепости никак не потеряем – не отдадим. Удержим. Может статься, царь- батюшка, что от нашей крепости останется один пепел, да камни битые, да наши тела мертвые, но если в ней останутся живыми хоть десять казаков, и тогда крепость будет за царской славой и властью, за русской землей. В память дел наших ратных да службы нашей верной на этом месте, насквозь пропитанном казачьей кровью, отстроится новая крепость. А врагам нашим никогда не покорить Азова.
– Проси, Иван, у царя побольше ратных людей, – вставил Наум Васильев. – Он, конечно, не даст, но ты проси.
– Ладно, – опять согласился Иван Каторжный. – Но ты, Михайло, толком сказывай, кто вместо меня будет стены крепить?
– Эко хватило атамана за душу! Кто будет крепить крепость?! А хотя бы и бабы! – воскликнул Татаринов. – Бабы – сила великая!
Атаманы рассмеялись.
– Эва, братцы, какое вы со мной зло сотворили! Выходит, я бабские дела творил, крепостные стены латал? Ладно! Поеду в Москву!
Отсмеявшись, Наум Васильев серьезно спросил:
– А и в самом деле, почему бы нам не сделать главным атаманом по этому делу Ульяну Гнатьевну? Она и впрямь атаман! Все дыры в стенах да в башнях порченых бабы заделают крепко, скажи только им. Все войско бабское поднимется на ноги, и пойдет дело…
