Оставив Евдокиюшке, невесте своей, подарок на Валуйках и тронувшись в опасный путь, он сразу под вечер попал в разбойное кольцо из сорока человек шайки Яшки Гуцая и бился с ворами до самой зари. Из двадцати человек, сопровождавших Томилу, после схватки с Яшкиной шайкой уцелели трое: сам Томила, Сенька Крапивный, Ивашка Дубов. Остальные все полегли у дороги.
Коней всех перебили воры Яшкины, людей поубивали, а телеги с царскими деньгами не заметили – она стояла в кустах. Едва отыскав ее, Томила сказал:
– Побитых хоронить некогда. Будут добрые люди ехать – схоронят, а нам надобно поспешать.
Они выбрались к Дону-реке, присмотрели чей-то легкий стружок на причале и так добрались к Азову речным путем.
В этот день Азов-город узнать нельзя было. На Ташканской стене стояла, засучив рукава, крупная баба с подоткнутым подолом. Она покрикивала, размахивая большими и сильными руками, измазанными глиной:
– Бабоньки! Милые, хорошие! Наваливайтесь погорячее, месите глину покруче, подносите, голубоньки, известь да воду, выкладывайте камни на стены один к одному, поскладнее! Всем нам стоять здесь насмерть!
Все восемьсот казачьих женок, что муравьи, облепили стены крепости. Заделывали дыры, подновляли каменные зубья на стенах. С особым старанием крепили плоскими камнями площадки для пушек, бойницы.
Казачата возили на телегах камни из ближнего карьера. Камни сбрасывали на землю, грохотали – за Доном слышно. Пот лил по казачьим лицам, коромысла потрескивали у баб на согнутых плечах. Кипит работа, спорится!
– Бабоньки! – кричит Ульяна Гнатьевна со стены. – Соколики рода бабьего, пошевеливайтесь! Тяните, бабоньки, песню повеселее да погромче.
Затянули:
И понеслась звонкая казачья песня далеко за Дон, в степи просторные, раздольные, ковыльные, А ей, песне той, будто в ответ, со сторожевых казачьих постов, с курганов понеслась навстречу другая песня:
А казачата свое, звонко, голосисто тоже знай выводят:
По-иному в родных краях звучит, летит песня донская, за душу берет. И ввысь она быстрой стрелой, легкой птицей поднимается, по степям, пригладив белый пух ковыля, мягко стелется, по реке плывет пышной белой лебедью.
Песни донские широкие и привольные, как степи, глубокие, как моря синие, спокойные и бурливые, просторные и безбрежные, как далекие океаны, безграничные, как само голубое небо, под которым уже не раз саблями и кровью писалась живая история Дона.
Песни над Азовом перекатывались, что говорливые волны на море, от одного края к другому.
Спорится под песню работа. Ульяна Гнатьевна сама ворочает руками тяжелые камни, сама трамбует их бревном, бьет что молотом пудовым. Ахнет Ульяна с силой по камню – искры сыплются. Ударит в другой раз – брызги глины жидкой летят в стороны. Не умаялась баба, только в раж вошла: разрумянилась, раскраснелась, грудь высокая поднялась и легко под мокрой рубахой колышется…
Тут и Клавдия Шалфиркина, и Хивря Бражкина, и кроткая и тихая турчанка, женка храброго есаула Ивана Зыбина Манька, и Лукерья, Дарья, Марья, Лушенька, да молодая Дарьюшка, Серафимка, Одарка, Маланька, сварливая Опанасова жинка Пелагея да певунья донская свет Аленушка, да скромная Домнушка, да горделивая Ганнушка, да любезная всем бабам на Дону Мишкина жена – Варварушка…
А с другой стены еще громче неслось:
– Здоровеньки бувайте, бабоньки! – громко крикнул валуйский богатырь Томила Бобырев, снимая царскую кунью шапку.
Сенька Крапивный да Ивашка Дубов тоже сняли свои шапки, низко поклонились.
– Помогай вам бог! – поклонился и царский гонец Томила Бобырев.
– Что бог, ты бы сам нам помог! – отвечали румяные бабы. – Гляди, какой детина вымахал! Тебе и одному-то тут делать нечего. Где ты только уродился?
– Царю сказывал и вам скажу: родился я на Валуйках, вырос там же, женат еще не был…
– Оно и видно, – оскалив белые зубы, задорно рассмеялась Хивря Бражкина. – И царю о том сказывал? Нашел чем хвастать!
Все больше любопытных появлялось на верху длинной и высокой стены.
– Бабоньки! – громко всплеснув руками, заголосила одна, увидав Томилу Бобырева. – Глазища-то! А ручища! А ножища! Илья Муромец! На каменную стену крепости как сядет такая детинка, то ножки его в Дон-речку упрутся…
Бабы звонко расхохотались.
