отдельно здание мастерской переделали в молельню и зал для собраний, в части главного здания, которая была отведена ученикам художника, поселили учеников школы, вырытый на заднем дворе пруд пока оставили, но впоследствии собирались отвести эту территорию под фехтовальный зал, а до тех пор тренировки в боевых искусствах временно проводили в зале для собраний. Однако пол в зале плохо пружинил, и Исао не любил там тренироваться.
Чтобы не делать различий между Исао и другими учениками, его заставляли каждое утро перед уходом в школу вместе со всеми заниматься уборкой, однако Иинума внимательно следил за тем, чтобы сын не вел себя с остальными учениками как с равными и особенно не сближался с ними. Ученики в школе были приучены раскрывать душу скорее главе школы, а не его жене или сыну.
И все-таки Исао подружился с Савой, который дольше всех пробыл в школе. Это был на удивление несуразный сорокалетний мужчина, оставивший в родных местах жену и детей. Толстый, смешной, он в свободное время обычно читал журналы с рассказами. Раз в неделю он отправлялся к императорскому дворцу и простирался перед ним на земле. Он говорил, что всегда, в любой момент должен быть готов выполнить поручение, каждый день усиленно стирал и мылся, но как-то на пари с учениками съел рис, посыпанный порошком от насекомых. Однако с ним ничего не случилось. По словам наставника, он вечно нес всякую околесицу, не давая собеседнику сказать слово, его постоянно ругали, но когда он молчал, равных ему не было.
Исао оставил мать, которая принялась убирать после еды, и отправился по переходу в зал. На возвышении в центре зала были створки из светлого дерева, как в храме, над ними занавеска скрывала портреты их высочеств императора и императрицы, Исао у входа в зал отвесил в сторону портретов почтительный поклон.
Иинума, дававший указания ученикам, издалека заметил этот поклон.
Ему казалось, что сын слишком надолго застывает в поклоне.
И во время церемоний, проходивших каждый месяц в храмах Мэйдзи-дзингу[40] и Ясукуни-дзиндзя,[41] сын молился дольше остальных. Отцу он ничего не открывал. Когда-то давно Иинума сам каждое утро ходил в молельню в усадьбе маркиза Мацугаэ и молился там, переполненный гневом и яростью. По сравнению с ним тогдашним у Исао прекрасное положение, ему нечего проклинать мир и обидчиков.
Исао смотрел, как большое, светлое окно в потолке бывшей мастерской, налепив на стекло хмурое небо, пропускает на расставляющих стулья учеников мутный, словно вода в цистерне, свет.
Стулья и скамейки уже стояли ровно в ряд, и только Сава, как всегда с голой жирной грудью, занимался ненужной работой — переставлял их снова, осматривал и опять принимался двигать.
Классный наставник его не трогал только потому, что был занят: Иинума давал сверху указания, брал с желобка доски один за другим мелки и важно их осматривал.
Принесенный учениками стол вместо кафедры покрыли скатертью и поставили на него миниатюрную сосну в горшке. Зеленовато-голубой фарфор горшка вдруг вспыхнул лазурью, и сосна словно ожила, засверкала иголками: это на нее попал свет из окна в потолке.
— А ты что стоишь? Скорее за дело, — окликнул Иинума сына, обернувшись с возвышения.
На лекцию об императорских указах пришли и товарищи Исао — Идзуцу и Сагара, потом Исао повел их к себе в комнату.
— Покажи, — попросил щупленький Сагара, поправляя указательным пальцем слишком большие очки и поводя носом, словно любопытный зверек.
— Подожди. Сегодня я при деньгах. Потом угощу вас, — легко поддразнивал Исао. У юношей горели глаза. Казалось, вот-вот что-то произойдет.
Прислушиваясь к удаляющимся шагам матери, которая принесла им фрукты и чай, Исао открыл запертый на ключ ящик письменного стола. Достал оттуда сложенную карту и расстелил ее на полу. На карте чернильным карандашом были закрашены несколько мест в центральной части Токио.
— Вот, — со вздохом произнес Исао.
— Настолько? — спросил Идзуцу.
— Да. Уже настолько прогнило, — Исао взял с блюда мандарин и, поглаживая его желтоватую, блестящую кожуру, сказал:
— Если плод внутри сгниет, есть его нельзя. Остается только выбросить.
Для обозначения признаков порчи Исао использовал чернильный карандаш, им были отмечены практически все важные стратегические пункты. От окрестностей императорского дворца до района Нагататё или в районе Токийского вокзала фиолетовый цвет лежал густо, даже внутрь дворца заползли слабые пятна гниения.
Парламент был густо закрашен чернильным цветом. Пунктирная черта такого же цвета связывала его с группой слабо окрашенных зданий финансовой клики в Маруноути.
— А это что? — спросил Сагара, обратив внимание на чернильную точку в несколько отдаленном квартале Тораномон.
— Аристократический клуб, — мимоходом пояснил Исао. — Их называют оплотом императорской семьи, а они просто паразиты, свившие себе там гнездо.
Район административных учреждений у Касумигасэки хоть и с разными оттенками, но был закрашен сплошь. Место, где располагалось главное здание Министерства иностранных дел с его невидной дипломатической работой, чернили неоднократно, оно было густо-фиолетового цвета.
— Подумать только, как далеко разошлось. Задето даже военное министерство, даже штаб, — блестя глазами, произнес Идзуцу низким, не по возрасту басом. Однако в его голосе не было и намека на недоверие.
— Да, именно так. Я закрашивал только те места, о которых имел точную информацию.
— Как же все это разом очистить?
— «Союз возмездия», наверное, не согласился бы, но чтобы решить все разом, ничего другого не остается, только так, — и Исао, подняв зажатый в руке мандарин, уронил его на карту. Мандарин тяжело отскочил, с глухим звуком покатился под уклон и остановился где-то в окрестностях Хибии. В этот момент его желтый цвет сразу тяжело сгустился; пруд парка Хибия, напоминающего формой кокон, извилистые дорожки накрыла плотная круглая тень.
— Понятно. Сбросить с самолета бомбу! — Сагара в возбуждении чуть не уронил с носа очки.
— Да, — ответил Исао с самой естественной улыбкой.
— Да? Тогда… Лейтенант Хори, это, конечно, хорошо, но нужно найти кого-то из летной школы. Узнав наш план, Хори обязательно познакомит с кем надо. У него наверняка есть среди них близкие товарищи, — сказал Идзуцу. Исао с некоторым сомнением взирал на этого прямо-таки восхитительно доверчивого Идзуцу.
Идзуцу, конечно, признавал за Исао право на окончательное решение, но обладал способностью безгранично верить в достоинства первого встречного, эта доверчивость открывала всем и каждому его духовный мир, ровный, как пастбище. В этом мире без противоречий, без искажений то, что Ито считал злом, имело, как правило, плоскую форм): Может быть, именно он сможет легко, точно это вафля, сломать зло, и именно в этом стержень его отваги.
— Однако, — сказал Исао, дождавшись, пока Идзуцу полностью проникнется высказанной мыслью, — бомба — это одна из возможностей. Так же как и винтовки, на которых настаивал Кэнго Уэно, но «Союз возмездия» не поддержал его. Последнее средство — меч. Не стоит об этом забывать. Только пушечное мясо и меч.
13
До дома генерала Кито в квартале Хакусан от школы Сэйкэн пешком можно было добраться за считанные минуты. Исао хорошо помнил количество ступенек — их было тридцать шесть, шедших от каменного моста внизу к стоящему на вершине холма дому.
