Млинской долине и направился к поджидавшей его машине в сопровождении главного оператора Франтишека Шалаги и пожилого, приятного на вид господина, исполнителя главной роли в телеспектакле, который ставил. Пожилой господин, невзирая на то, что был недалек от шестидесяти, определенно выглядел на несколько месяцев моложе, о чем был несомненно осведомлен и чем гордился с явным самолюбованием, которое, как ни странно, не было лишено определенной привлекательности.
— Настоящий ад, от такой жарищи нашему брату и офонареть недолго, — проворчал паренек с редким пушком на подбородке и челюстях и небрежным движением головы откинул с лица длинные жирные волосы. Он был в потертых джинсах и батиков ой майке, по которой расходились концентрические круги самых радужных цветов. — Знаете, как в том анекдоте…
— Заблуждаешься, мальчик. Сбросил бы ты шерсть и маленько укоротил свою зачуханную солому, тебе бы враз стало прохладней, — устало перебил его Шалага; с той поры, как полгода назад умерла его жена от воспаления мозга, он потерял не только волосы, но и всякое чувство юмора.
— И то правда, у вас серое вещество определенно не сопреет, — резко отрубил парень, садясь за руль; он язвительно засмеялся и нагло посмотрел на голый череп главного оператора.
— Кончай треп и давай жми, хоть бы до утра добраться до постели, — прикрикнул на него Славик.
— Молодой человек, попарились бы вы столько часов в этой сауне, что зовется телевизионной студией, так вам бы показалось, что вы сейчас где-то на Аляске, а не в Братиславе, — высказался со снисходительной улыбкой исполнитель главной роли, которого все называли маэстро Антошка, и вытер надушенным платком вспотевший лоб и шею. — Просто сверх человеческих сил работать в таких условиях. Как вы полагаете, пан режиссер? И вдобавок в парике. В самом деле, непонятно, каким образом у меня еще не выпали все волосы! — Он обратился к Шалаге: — Кстати, сколько люксов у этих рефлекторов?
Шалага вообще не откликнулся на его вопрос, а Славик был слишком утомлен, чтобы ответить: впрочем, он знал, что их молчание вовсе не обидит маэстро Антошку, поскольку никакого ответа он, по сути, не ждал и говорил лишь из врожденной привычки смягчать накаленную обстановку, но главным образом потому, что любил слушать свой сочный баритон.
— Эй, уважаемые, не найдется ли у вас места для одной одинокой женщины? — донесся до них писклявый голос, и к машине кинулась, яростно размахивая сумкой, ассистентка режиссера — маленькая плоскогрудая женщина в кудрявом парике.
— Господи, от этой чудилы спасу нет, — заворчал водитель и быстро включил мотор.
— Опомнись! — воскликнул Славик. И добавил уже холодно, сдержанно: — Дружище, ты бы малость поумерил свой пыл.
— Прошу пардону, — торопливо сказал водитель и притормозил. — Я не знал, что нашему брату и пошутить не велено.
— Спасибо, я уж было испугалась, что отсюда придется пешком топать, — с одышкой говорила женщина, усаживаясь на заднее сидение.
— Ну что вы, для прекрасной дамы место всегда найдется, — добродушно улыбнулся маэстро Антошка.
Главный оператор с тихим вздохом протиснулся в угол, водитель недоуменно покачал головой, да и Славик с любопытством поглядел на своего ведущего актера, словно хотел убедиться, действительно ли тот держится такого мнения. Назвать его ассистентку прекрасной дамой представилось ему верхом ядовитой иронии. Но на округлом, чисто выбритом лице маэстро Антошки сияла, как всегда, спокойная, мягкая улыбка, и Славик невольно устыдился, что в нем даже на миг мелькнуло столь неуместное подозрение.
— Надеюсь, могу, наконец, отчалить, — пробурчал водитель и, не ожидая ответа, резко нажал на стартер.
— Молодой человек, помните, тише едешь, дальше будешь, — отозвался маэстро Антошка; в его голосе прозвучал легкий упрек. Затем он с достоинством положил руки на колени и умолк, словно, высказав эту оригинальную жизненную сентенцию, выполнил свой гражданский долг и теперь может спокойно отдаться дреме.
Несмотря на опущенные стекла и приятный освежающий сквозняк, сидевшими в машине овладело усталое отупление; на всех тяжело навалилась душная, клейкая жара. Славик вытащил из коробки «спартину», но в тот момент, когда хотел зажечь ее, встретился с умоляющим взглядом маэстро Антошки и, извинившись, сунул сигарету за левое ухо, а спичку зажал между зубами. Маэстро Антошка благодарно улыбнулся ему и снова закрыл глаза.
— Кого выбросить первым? — спросил водитель. — Сперва едем к вам, пан режиссер?
— Нет, нет, давай по порядку, как тебе удобней, — ответил Славик; он тщательно сохранял за собой репутацию режиссера, который только на съемках проявляет твердую волю, а во всех других случаях не пользуется никакими привилегиями.
— Опять предстоит смотровой объезд всей Братиславы, — проворчал водитель. — Начнем с Дубравки, или как, товарищ Шалага? — Он кинул вопросительный взгляд на главного оператора, но тот упрямо молчал; высказывание о его голом черепе, по-видимому, задело его больше, чем он мог предположить. Водитель лишь пожал плечами и свернул на дорогу к Дубравке.
— Вчера мне приснился дичайший сон, — неожиданно подал голос маэстро Антошка. — Красный свет, да-да, я все время видел красный свет, словно у меня началась мания преследования… камеры… они меня преследовали, точно какие-то налитые кровью глаза… мне чудилось, что я попал в засаду камер и микрофонов… все время меня подстерегали красные огни, чрезвычайно идиотское ощущение… жертва камер и микрофонов, черт знает, то ли это просто жара несусветная, то ли взвинченные нервы… Неужто мания преследования? Чрезвычайно идиотское ощущение… — закончил он свою тираду, и снова раздалось его спокойное, ровное дыхание.
Славик и Шалага, несколько оживившись, переглянулись; неожиданный едва внятный монолог маэстро Антошки чуть разрядил мрачную атмосферу.
В конце концов, сегодня все шло вполне прилично, подумал Славик. Он вспомнил, как звуковик выдергивал из сценария одну страницу за другой и отбрасывал их — безошибочный признак того, что работа у них идет как по маслу. Монтажер Петрушка, самый острый на язык среди членов группы, по-своему выражал ему благодарность за то, что сегодня утром он вытащил его «из этой лажи»: он почти не раскрывал рта, чтобы защититься от непрерывных и явно несправедливых попреков режиссера Славика, директор картины большую часть времени просидела по своему обыкновению за чашкой кофе и вязанием свитера, девица Лапшанская изливалась в комплиментах маэстро Антошке, который буквально каждую минуту — если не надо было торчать перед «кровавыми глазами камер», возбуждающих у него манию преследования, — использовал для короткой дремы и с добродушной улыбкой объяснял свою слабость язвительному помощнику режиссера («мы здесь не в ясельках, маэстро Антошка») так: «Сон, дорогой пан Шпирко, сон — самая главная вещь на свете, попомните мои слова, когда «скорая» будет отвозить вас с безнадежным инфарктом миокарда», — короче, все было как обычно, вполне нормально, им удалось выполнить временной график, и ничто, пожалуй, не могло нарушить его. Однако Славика — пусть он внешне и не выказывал этого — уже длительное время тяготила и беспокоила именно эта «нормальность», именно то, что все происходит «как обычно». Он сознавал, что постепенно, но определенно превращается в обыкновенного, опытного, удачливого ремесленника, и в душе опасался, что в недалеком будущем и он станет походить на членов своей группы: привыкнет, как и они, к прилично оплачиваемому удобному положению и утратит все свои творческие помыслы.
Да, начинает попахивать чудовищной стерильностью, пришло время на что-то решиться, чтобы вырваться из этого заколдованного круга.
Он снимал исключительно инсценировки литературных произведений, а пришел он к этому, как слепая курица к зерну. Вот ведь незадача: с режиссером Светским случился инфаркт как раз при съемке инсценировки. Таким образом, первая вещь, которую Славик сделал, случайно оказалась инсценировкой, она удалась ему (возможно, тоже по чистой случайности), и потому теперь он «воскрешает» мертвые буквы и исподволь, но бесспорно теряет связь с живой, конкретной реальностью, хотя именно эта возможность, возможность запечатлеть жизнь in flagranti,[10] непосредственно, улучив минуту, схватить самую что ни на есть трепещущую современность и людей, живущих здесь и сейчас, прежде всего и привлекала его в кино. Он сравнивал себя с актером, которому удалось успешно выступить в