Он растерянно водил глазами по гостиной. В воздухе все еще перекатывались густые клубы сигаретного дыма и непереносимо несло алкоголем.
На низком сервировочном столике стояла пустая бутылка из-под водки, две рюмки и полная окурков пепельница.
— Надеюсь хотя бы… у тебя здесь в самом деле кто-то был?
Она презрительно засмеялась:
— Кто-то же должен быть дома. Дом без мужчины все равно что… собака без хозяина.
Он стоял как вкопанный, нервозно гладил лицо, словно то обстоятельство, что он не был чисто выбрит, возмущало его гораздо больше, чем вид Гелениного белья, разбросанного по комнате. На спинке стула розового дерева висел лифчик. Под стулом лежали скомканные трусики.
Желудок затвердел, точно сжатый кулак.
Он круто повернулся и пошел в свой кабинет. Сидел там минут пять в плюшевом вольтеровском кресле, в бессилии тер ладонями виски, словно пытался принудить мозг к какой-то деятельности; но голова оставалась пустой, как полый кокосовый орех… Он встал и поплелся в кухню — захотелось молока. Открыл холодильник, нашел там два пакета молока, но вдруг понял, что ему, скорее, хочется пива. Он достал из холодильника бутылку «Золотого фазана», в это время Гелена у кухонного стола намазывала на хлеб масло. Почувствовал освежающий запах хвои. Ясно, АВЕЛА; она успела уже и выкупаться.
— Есть не хочешь, камрад? Там осталась еще ветчина, — сказала она, открывая коробочку сардин. Он не ответил, открыл пиво и напился прямо из бутылки. В минуту, когда он глотал ледяное пиво, его пронзила мысль: она сделала это умышленно, хотела, чтобы я застал ее здесь и поймал на месте преступления, как говорится in flagranti, потому что решилась на окончательный разрыв. Резкий спазм желудка скрутил его всего, он почувствовал дикий, нечеловеческий голод.
Захотел отрезать себе хлеба, но нигде не нашел ножа. Вспомнил, что Гелена ушла с ножом в гостиную, и поплелся за ней; она накладывала на бутерброд сардины.
— Дай нож.
— Пожалуйста, камрад, но, наверное, надо бы сполоснуть сначала, чтоб не было противно после меня, — из ее рта пахнуло на него запахом зубной пасты, к которому примешивался водочный перегар.
— Как ты могла, господи, ты же обещала…
— Не скули, камрад. Немножко выпила… Уж очень Каролко уговаривал…
— Какой Каролко?
— Он летел в Прагу.
— Ты встретилась с Регорой?
Она как-то загадочно улыбнулась и в задумчивости добавила:
— Рассказывал такие занятные вещи… ужасно занятные, правда.
Этот скот, конечно, этот подонок нарочно ее споил. Он прекрасно знает, что Гелена бросила пить, но достаточно одной рюмки джина, и она уже снова пускается во все тяжкие.
Вот как он решил отомстить мне за утренний разговор по телефону. Убью его, клянусь богом, убью, как бешеного пса. Но все равно, она же обязана держать себя в руках…
— Как ты только могла допустить такое, — твердил он в отчаянии, — теперь, когда носишь нашего ребенка… это чудовищно!
— Это уж не твоя забота. Отрежь лучше хлеба, — сказала она и протянула ему нож.
В это мгновение в нем словно что-то умерло. Он пригладил волосы, сглотнул слюну и тягуче процедил сквозь сцепленные зубы:
— Что-то не понимаю тебя. Ты хочешь сказать, что это от кого-то другого?
— Боже сохрани, — рассмеялась она. — Такую свинью я б тебе все-таки не подложила.
Она повернулась к нему спиной, подошла к столику, вытащила из пачки «спартину».
— Это правда был твой ребенок, — сказала она, как бы мимоходом, будто случайно вспомнила о каком-то пустяке, и из ладони у нее выбился огненный язычок.
— Что? — голос у него сорвался на крик, полный страха. — Был? Ты что… в Праге… снова его уничтожила?
— Именно так. Ты понятливый, как всегда.
Она выдохнула ему в лицо сигаретный дым и положила на стол изящную дамскую зажигалку.
— Нет, нет, постой! — он схватил ее за плечи.
— Поосторожней с ножом, еще выколешь мне глаза, — сказала она, посмеиваясь, и, чуть помедлив, добавила с мечтательной улыбкой: — Правда, надо было тебе прийти чуть-чуть пораньше.
Он судорожно сжал челюсти, бледное лицо и вовсе стало прозрачным.
— Вы могли встретиться. — Она погладила ладонью левую грудь; белизна груди, резко контрастировавшая с бархатно-коричневым цветом всего тела (кроме узкой, такой же белой полоски на бедрах и нижней части живота над темным, курчавым треугольником), казалась необычайно нежной и беспомощной, но вместе с тем и невыносимо вызывающей — как четко различимая мишень с малиново- красной десяткой посередине.
Горло свело судорогой.
— Я не могла устоять перед ним…
Почувствовал, как его пронизала колющая мучительная боль.
— Ты даже не можешь себе представить, какой он был сладкий. И как долго.
Тело его словно было резонатором, который стал вибрировать от какого-то неведомого источника энергии, скрытого под пупком. По спинному мозгу поднимался жар; он сосредоточился где-то наверху, в темени.
Это было как удар молнии; в мозгу вспыхнуло ослепительное голубоватое пламя.
Рука, сжимавшая ручку ножа, рассекла воздух с невероятной естественностью, с каким-то ликующим торжеством, будто уже с незапамятных времен ждала этого мгновения. Из сдавленной глотки вырвался высокий пронзительный крик облегчения.
Потом мускулы его внезапно ослабли… он тупо глядел на нож, который, вонзившись в ее горло, скользнул по косой вниз, куда-то глубоко под левую грудь.
Гелена застыла с поднятыми над головой руками, привстав на цыпочки, запрокинув голову; словно бы все ее тело в этой позе устремилось к какой-то точке над ней, словно она хотела оторваться от земли, словно пыталась взлететь. Но тут же следом ужас в глазах ее померк, они затуманились мутной пеленой, и из уголка раскрытого безмолвного рта вытекло несколько капель крови.
Она падала.
На мгновение она запустила пальцы ему в волосы, будто искала какой-то точки опоры, что могла бы спасти ее от падения в безвозвратное, но все уже было тщетно.
Он подхватил ее, подставив руку, в которой все еще сжимал четвертушку хлеба, и затем осторожно, точно боясь навредить ей, опустил на толстый и мягкий сочно-зеленый ковер.
За окном раздавалось жалобное блеяние о Капусте, о несчастном бедолаге, которого повесили за то, что он украл казанок. У этих малых заряда надолго хватит, подумал он, глядя на Геленину сигарету, тлеющую на ковре; от нее взвивалась отвесная струйка голубого дыма.
Он поднял сигарету и затушил ее в переполненной пепельнице.
5
Я убил ее, нет, невозможно, это неправда, хоть бы не было так душно, как невыносимо зудит тело, душ, да, надо принять душ, вот именно, я же и пришел, чтоб только принять душ, мать… да, да, я ведь был у матери, спокойно, без паники, поскорей надо к ней, она найдет выход, она что-то придумает, она должна помочь, все равно это же ее вина, да, да, она во всем виновата, этот ее телефонный звонок, она и старуха Кедрова, провалиться бы ей, наверняка звонят «милоспани», не скажи она этого, я бы поднял трубку и все было б нормально, конечно, дело известное, беда никогда не приходит одна, мать, старуха Кедрова и Каролко, вот именно, о нем тоже нельзя забывать, не напоил бы он ее… но какое это теперь имеет
