люди, покажи себя!» И Пафнутьевна показывала. Ах, какие яства она готовила! Какими, черт возьми, пирогами, окороками, домашними колбасами, напитками и разными сладкими заедками потчевала она горных исправников, богачей золотопромышленников, господ ревизоров из Читы и Иркутска, гостей из самого Петербурга и даже из заморских стран — Америки, Англии, Бельгии! Что говорить: немалой считалось честью погостевать в хлебосольном доме Аркадия Борисовича и отведать чудо–стряпни Пафнутьевны… И каково же после этого жить в притихшем, настороженном доме, слыша, как уныло побрехивают по вечерам собаки да все ходит и ходит у себя наверху без сна Аркадий Борисович…
И вдруг — гости! Ожила, помолодела Пафнутьевна, воспряла духом. Веселая суета, как встарь, поднялась на кухне. Три проворные девки под строгим присмотром Пафнутьевны резали и крошили, тушили и варили. Сама же Пафнутьевна взялась за самое что ни на есть главное — она готовила тесто для кулебяки по–варшавски. Да, дело это было и впрямь тонкое, деликатное. Три четверти фунта дрожжей тщательно растирались с тремя ложками сахара, пока не получалось что–то вроде жидкой патоки. Затем на трех стаканах теплого молока замешивалось крутое тесто, строго отмерялась соль. А самое трудное — требовалось постепенно, маленькими кусочками вмесить в это тесто целых три фунта сливочного масла.
Раскрасневшаяся Пуфнутьевна, засучив рукава, мяла тесто, раскатывала его, снова терпеливо скатывала в колобок и еще успевала разговаривать с примостившимися на конце стола дедом Савкой и Васькой Разгильдяевым. Купецкий Сын и дед Савка играли в дурачка; проигравшего били картами по носу. Рядом стоял штоф водки, выданный игрокам раздобрившейся Пафнутьевной. Купецкий Сын время от времени жмурился, крутил головой, втягивая жилковатым носом сладкий кухонный чад.
– У–у…— страстно мычал он.— А–аа… ну–у…
– А мы его по пупам, твоего короля, по пупам! — азартно хихикал дед Савка, обнажая беззубые десны.— Во как, во как!
– Да будете вы, идолы, слушать дальше или нет? — сердилась Пафнутьевна, налегая в сердцах на тесто.
– А мы, матушка, того…— поспешно отвечал дед Савка.— Того–этого…
– Так, значит, вот,— продолжала Пафнутьевна.— Пошла я третьего дня по воду. А рано–рано еще, солнышко краешек самый кажет. Подхожу я это к реке — батюшки! — она и плывет!
– Ну–у? — дед Савка как замахнулся картой, так и замер.— Так и плывет?
– Кто плывет–то? — с усилием ворочая языком, спросил Купецкий Сын, прослушавший начало рассказа.— Баба, что ль? Голая, а? Гы–ы…
– Дурак ты,— спокойно сказала Пафнутьевна.— Русалка плывет. Волосы золотые так и плывут поверх воды, так и плывут. И гребень на виду.
– Гребень? — опять не понял Купецкий Сын.— Какой гребень? Как у петуха?
– Тю–ю! — засмеялась Пафнутьевна.— Сказал! Вот уж истинно: ни тити–мити, ни боже мой!
– Ты играй, играй,— спохватился дед Савка.— Тебе ходить.
Купецкий Сын проиграл и на этот раз. Дед Савка радостно захихикал, взял пухлую колоду засаленных карт и со смачным хеканьем, с оттяжкой принялся бить Ваську по носу.
– Легче, легче,— гнусаво ныл Купецкий Сын.— Изверг, креста на тебе нет.
Девки побросали ухваты, поварешки и, радостно визжа, столпились вокруг.
– Ой, что делают, что делают! — вскрикивала Пафнутьевна, кудахтала от смеха и вытирала слезы цветастым оборчатым передником.
– Ну, будя с тебя! — сжалился наконец дед Савка и разлил по стаканчикам водку.—- На–ко, попей, горемычный, да утешься.
Васька, шмыгая припухшим носом, выпил, помотал башкой и снова начал сдавать карты.
Пафнутьевна между тем вмесила все масло в тесто, и вышло оно пухлое, как здоровенькое дитя, пышное, золотистое да на вид легкое. Загляденье!
Купецкий Сын засопел, заурчал, глотая слюни.
– Э–эх, мать честная, и едят же люди… Дед, налей еще по одной.
– Глаза б мои на вас не глядели! — больше по привычке запричитала Пафнутьевна.— Да когда ж вы ею, проклятой, нальетесь по самые уши? Знать уж, не бросите окаянную, пока не ляжете повдоль лавки!
– Тш… Пафнутьевна,— урезонивал ее Васька, поднимая растопыренную грязную пятерню.— Тш… Не бого–буль… хуль… хульствуй!.
– Чаю бы лучше попили,— сказала уже с порога Пафнутьевна.— С монпасеей!..
– Чай — не водка, много не выпьешь,— кротко заметил дед Савка, выпил и умиротворенно вздохнул.— Ох, как будто господь по душе босиком прошел!
Помедлив, он снова взялся за штоф.
– Слышь, Васька, что я тебе скажу…— он поманил к себе пальцем.
– Ну?
– Наш–то, слышь, опять за старое взялся. Видать, назад все поворачивается, как при царе было.
– То ись? — Васька вытаращил глаза.— А что?
– А то… Хозяин–то опять стал в холодную запирать, вот оно как.
– Да ну? Кого?
– Казаки сказывали, двоих, мол, восточников да одного орочона–охотника.
– Ах ты…— Васька незатейливо выругался.— Ништо его, душегуба, не берет! Любая власть по ему.
– Да уж так оно, видно, и есть,— согласился дед Савка.— Деньги, они, брат,— сила!
– Э–эх,— тоскливо выдохнул Купецкий Сын.— А ведь и я бы мог, да, видать, нет во мне той оси.
– Какой еще оси, Вася?
– Ну, вроде как у телеги. Сломалась, положим, ось — и колеса набок, понял? Так и во мне.
Васька с отвращением выцедил водку, передернулся, понюхал корочку.
– Страшно мне, дед, понимаешь? Как подумаю, что, мол, встану раз и всем скажу, кто я есть на самом–то деле…— Васька, пошатываясь, встал, выпятил живот.— Встану и скажу: вот он, мол, я–то, глядите! — так, веришь ли, коленки начинают подгибаться и никакой в них силы не остается. И в груди так и сосет, так и сосет. Эх, не поймешь ты! — с отчаянием вскричал Васька.
– Верно, не пойму я,— смиренно помаргивая, согласился дед Савка.— Да ты сядь, Вася, сядь, миленький.
Появилась запыхавшаяся Пафнутьевна, шикнула на девок, и тотчас духовитые горячие пироги на подносах, огромные миски, накрытые чистыми полотенцами, объемистые гусятницы с выпуклыми крышками друг за другом поплыли из кухни.
Тихо, тоскливо стало вдруг в кухне. За окном густела синь.
– Ты погоди, Вася,— ласково проговорил дед Савка.— Вот придет Пафнутьевна, тожно и нам немного перепадет.— Дед кряхтя полез из–за стола.— Ох–хо–хо, пойти ворота запереть…
Оставшись один, Васька некоторое время сидел, пригорюнясь на свечку. Спохватившись, воровато оглянулся, выпил дедову стопку, налил еще, выпил, издал звук, схожий с коротким собачьим брехом, пошарил глазами, ища, чем бы закусить. Внимание его привлекло тесто для кулебяки по–варшавски.
– Б–баргузинский мужичок вырос на морозе,— с хитрецой произнес Васька и погрозил тесту пальцем.— Л–летом ходит за сохой, а зимой в об–бозе… Вот старатели идут…— Он с трудом поднялся и стал медленно обходить стол; его сильно пошатывало на все стороны.— В–вот старатели идут,— упрямо повторил он, нависая над тестом,— золото считают… б–баргузинских любят баб… а мужики н–не знают…
Тут он попытался погрузить в тесто пятерню, по промахнулся и едва не упал.
– Вон ты как! — по лицу Васьки прошла лукавая ухмылка.— Н–ну тожно я тебя иначе…
Он расставил пошире ноги, вцепился обеими руками в край стола и, хищно пригнувшись, тщательно нацелился зубами на тесто.
– …И в–ваших нет! — Васька ткнулся лицом в тесто.
– Ой!— вскричала сзади вошедшая девка.— Дядь Вась, что это ты делаешь–то?
– Изыди вон! — невнятно проговорил Купецкий Сын и медленно повернулся к ней.
