патриотические нужды.
– Вот именно,— подхватил родственник.— Я готов это подтвердить.
– Пустой разговор, господа,— Алексей оперся затылком о прохладную стену и устало закрыл глаза.— Золота вы не получите. После Полуночного его цена возросла на одиннадцать человеческих жизней. Теперь оно уже не просто золото, а некий символ, памятник, если хотите…
– Желаете стать двенадцатым? — вкрадчиво промурлыкал меховщик.— Не советую. Вашего самопожертвования никто не оценит. Его попросту не поймут–с, к тому же умирать вы будете трудно, очень трудно. Это я вам обещаю.
– Ну, ей–богу, Алексей Платонович, неужели вы жизнь свою молодую цените дешевле этих, тьфу, трех пудов золота? Ну, будьте же благоразумны, черт побери! — почти умоляюще воскликнул Жухлицкий.
– При чем тут золото! — поморщился Зверев.— Честь дорога, честь, господин Жухлицкий.
– Вы дворянин? — неожиданно спросил Зоргаген. Зверев насторожился.
– Какое это имеет значение?
– О чести вдруг заговорили,— Зоргаген усмехнулся.— Впрочем, все это вздор!.. Вы ведь не отрицаете, что золото где–то у вас?.. Можете не отвечать, и так ясно.
А посему открываю карты. Упомянутое золото Аркадий Борисович намерен передать нам, Временному правительству автономной Сибири, как свой вклад в дело борьбы с большевизмом. И коль скоро вопрос поставлен так, я вынужден быть беспощадным в выборе средств. Заметьте это. Что я сейчас делаю? У нас есть еще двое, причастные к той же истории с золотом,— ваш спутник, а второй…
– Васька,— подсказал Жухлицкий.— Купецкий Сын.
– Благодарю вас,— улыбнулся Зоргаген и снова повернулся к Звереву.— Этих двоих я пристрелю собственноручно. На ваших глазах. А вас мы отпустим. Вот и все. Спрашивается: как вы будете жить дальше, отчетливо сознавая в душе, что могли бы спасти их, но не сделали этого?
– Черт побери! — пробормотал ошеломленный Зверев.— Вы дьявол во плоти!
– Война, господин Зверев, война!— Меховщик закурил и с видимым удовольствием пустил витиеватую струйку дыма.— Ну–с, как вам цена?
– Если я еще питал какие–то иллюзии в отношении подобных вам господ, то теперь, кажется, окончательно от них излечился.
– Значит, согласны? — быстро спросил Жухлицкий.
– А что ж мне остается делать? — буркнул Зверев.
– Не огорчайтесь — сей добрый поступок на том свете вам непременно зачтется. Итак,— Зоргаген оживленно потер руки,— где же он хранится, презренный металл?
– Позвольте, позвольте! — запротестовал Зверев.— Сначала вы должны отпустить этих людей.
– Э, нет! — Зоргаген, смеясь, погрозил пальцем.— Вы забываете, условия диктуем все–таки мы, а не наоборот. И вообще, как говорят наши друзья американцы, в бога мы верим, а все остальное — наличными.
– Алексей Платонович,— вмешался Жухлицкий,— нам вовсе не нужны ни вы, ни ваши люди. Как только мы получим золото, сразу же отпустим вас на все четыре стороны.
Зверев искоса глянул на него.
– Для недавнего покойника вы удивительно рассудительны. Особенно учитывая то, что не далее как позавчера были без головы.
Зоргаген расхохотался. Кисло улыбнулся и Жухлицкий.
– Кстати, Аркадий Борисович, кого это вы подсунули вместо себя? Вы же убийца, господин Жухлицкий.
– Ну, хватит болтать! — Меховщик стал серьезен.— Или вы раздумали?
За окнами уже рассвело. Где–то неподалеку свежим утренним голосом прокукарекал петух. Замычала корова. Лениво и добродушно брехнул пес. От этих будничных мирных звуков как бы некая пелена спала с глаз, и происходящее здесь, в полутемной прокуренной комнате, предстало во всей своей злой нелепости: вчерашний покойник, меховщик с повадками палача, и он, Алексей Зверев, обменивающий человеческие жизни на золото. Абсурд, абсурд!..
Выслушав объяснения Зверева относительно тайника в избе Турлая, Жухлицкий позвал казаков и велел отвести его в подвал.
– Не падайте духом, Алексей Платонович,— дружески напутствовал он.— Как только золото будет здесь, вас сразу же освободят. Захотите — даже вместе позавтракаем.
– Меня приглашали на ваши поминки, но я тогда отказался. В следующий раз пойду на них с большим удовольствием.
И Алексей, отворив ударом ноги дверь, вышел из комнаты.
Его впихнули в клетушку, где уже сидели Дандей и Васька.
– Алексей Платонович! — ахнул Купецкий Сын.— Госп… гражданин окружной инженер… Вас–то как сюда? Да как они насмелились–то, как рука поднялась!
– Дворцовый переворот, власть переменилась, Василий Галактионович,— бодро ответствовал Зверев, поздоровался с Дандеем и снова повернулся к Ваське: — А где Очир?
Васька недоуменно заморгал и оглянулся, словно хотел увидеть где–то здесь Очира.
– Так это… того… не знаю я.
– Разве его тут не было?
– Не…— Васька поскреб затылок, и вдруг его осенило: — Значит, это вы ночью стреляли?
– Стрелял,— Зверев махнул рукой.— И я стрелял, и другие стреляли…
– Дела–а…— Васька покрутил головой.— Выходит, поймали вас?
– Выходит, поймали.
– Очир с вами был?
– Со мной.
– Ага, ага,— Купецкий Сын посоображал немного, присвистнул.— Эге, так он убег!
– Кто убег?
– Так Очир же! Ночью, слышу, казаки во дворе ругаются. Убег, говорят, косоглазый черт. Пострелял всех направо–налево и убег…
– Вот как? — Зверев возбужденно прошелся по тесной клетушке.— Стало быть, они меня бессовестно надули…
– Кто, Алексей Платонович? — неуверенно спросил Васька.
Зверев с минуту смотрел на него, словно пытаясь что–то вспомнить, потом рассмеялся.
– Скажите, Василий Галактионович, похож я на миллионера?
– Н–не знаю… может, и похож…
– Разумеется, похож! Ведь я только что выложил за спасение одной горемычной души около полутора миллионов рублей. Это по дореволюционному курсу. Ну, а по нынешним ценам, конечно, еще больше.
– Х–хосподи! — тихо охнул Васька.— Полтора миллиона!.. Это… это… если даже червонцами посчитать, и то, поди, десять больших мешков денег получится, а?.. И за спасение души… Какая ж она должна быть, душа–то эта, а?
– Обыкновенная человеческая душа, Василий Галактионович. Самая обыкновенная. Умеющая веселиться, страдать, лукавить, обманываться… Словом, обыкновенная и… неповторимая… Кстати, вы не помните, за какую цену был, так сказать, продан Иисус Христос?
– Э–э… за тридцать этих самых… серебряных.
– Ай–яй–яй, подумать только — всего за тридцать! — Зверев сумрачно усмехнулся.— Как страшно все подорожало…
Васька, не найдя что ответить, лишь хихикнул и стал зябко кутаться в многострадальную турлаевскую борчатку.
За стеной послышалось жутковатое завыванье, шорох, кто–то забормотал, словно молился горячо, исступленно, потом вдруг всхлипнул и умолк.
– Те самые… которые на Полуночном…— пояснил Васька, поймав недоуменный взгляд Зверева.
– Понятно…— Алексей посмотрел на Дандея.— Но ведь вы, кажется, к этому не причастны?
– Моя виноват нет,— глухо отозвался тот.— Моя олень ходи… Дома баба умирай…
