– Дарья Перфильевна! — ахнула Сашенька.
– Здравствуй, милая, здравствуй,— отвечала Мухловникова и с хмурой усмешкой кивнула за окно.— Вижу, некстати я. Никак собрались куда? Коней вон вьючат…
– Не говори, матушка,— вздохнула Пафнутьевна.— Сам–то адали сбесился. Мы уж тут с Сашенькой плакали–плакали, да только слезами делу поможешь ли?.. Ох, что ж я стою–то! Ведь с дороги, поди, чайку бы, откушать чем бог послал…
Не обращая внимания на причитающую старушку, Дарья Перфильевна шагнула к Сашеньке и больно стиснула ее руку.
– Голубушка, я ведь зачем приехала–то…— она осеклась, словно ей не хватило дыхания.— Инженер… где инженер?
– Инженер? — Сашенька удивленно вскинула ресницы.
Недоумение ее было искренним, поскольку она оказалась, наверно, единственным в Чирокане человеком, кто не знал о последних событиях. После беспокойной ночи, когда Аркадий Борисович, смутно посвятив Сашеньку в свой план, ускакал с Бурундуком из дому, на нее навалилось известие о смерти отца. Немного погодя Ганскау с казаками привез страшный труп, одетый под Жухлицкого, и Сашеньке сделалось совсем неуютно. Снова проведя бессонную ночь, она на другой день тайком съездила и вдоволь наплакалась на отцовской могиле, а после волей–неволей должна была еще участвовать в мнимых похоронах Аркадия Борисовича. Не мудрено, что минувшей ночью она спала как убитая и не слышала ни отчаянной стрельбы в поселке, ни шума во дворе, когда вернулись казаки, осаждавшие во главе с Ганскау дом Турлая.
– Вчера он был здесь,— припоминая, заговорила Сашенька.— Утром заходил, а после я его и не видела.
– Где он остановился? Квартирует где?— допытывалась Мухловникова.
Сашенька пожала плечами.
– Наверно, у Турлая, где ж ему еще… Пафнутьевна, ты не знаешь?
Та как бы опешила на миг, потом оглянулась на дверь и, подойдя ближе, боязливо зашептала:
– Ой, и не спрашивайте — неладно ведь дело–то с ним, ох и неладно…
– Ты что, Пафнутьевна,— Сашенька медленно встала с места, а Мухловникова, наоборот, обессиленно опустилась на скамью.
– Ой, уж и не знаю, говорить ли…— Старушка жалостливо подперла ладонью щеку и принялась рассказывать о ночной стрельбе и о том, как на рассвете привезли избитого в кровь инженера, как Аркадий Борисович, до полусмерти напугавший перед этим ее и деда Савку своим внезапным воскрешением из мертвых, долго о чем–то пытал инженера на кухне, а потом велел увести его в подвал.
– Вот он, твой красавчик,— ненавистно проскрежетала Дарья Перфильевна, когда старушка окончила говорить.— Хуже всякого варнака.
Сашенька убито молчала. Только теперь она, весь день пребывавшая в предотъездной суете, узнала, что тот симпатичный и очень серьезный инженер, который принес ей весть о смерти отца, попал в беду. Решение помочь пришло само собой. Ей казалось, что этим она как бы отблагодарит и отца,— не за оставленное золото, нет, а за то, что почти четверть века он помнил, думал о ней.
Выслушав Сашеньку, Мухловникова не стала колебаться. Она понимала, что если уж дошло до стрельбы, дело худо.
– Давай, девка, да побыстрей! — хмуро кивнула она.
Сашенька вышла. Проводив ее взглядом, Дарья Перфильевна задумалась. Вещее бабье сердце не обмануло ее. «Вовремя я подоспела,— сказала она себе.— Ох и вовремя. Только бы не сглазить».
Расставшись со Зверевым пять дней назад, она тотчас затосковала, отчего немало злилась и удивлялась себе. Господи, уж ей ли, все повидавшей бабе, тертой промышленнице, наловчившейся держать в страхе божьем даже отпетое приисковое варначье, не совладать с собой, не сломить бестрепетной рукой эти запоздалые побеги, набухшие вдруг в осеннюю–то пору весенним соком? Ан нет же, не сумела! Не слишком, видно, и старалась…
Вместе с тоской пришла тревога. Свое недавнее намерение спровадить на тот свет непокладистого инженера она, невесть по какой прихоти воображения, взялась приписывать всем другим хозяевам приисков и окончательно лишилась покоя. Тревога разрасталась, и вместе с ней росло чувство, которое делало еще несколько дней назад незнакомого человека родным до сердечного трепета.
Наконец, измочаленная тоской, страхом и неизвестностью, она велела оседлать лучшего коня и, покрыв за день путь, на который обычно затрачивалось два, оказалась до наступления вечера в Чирокане. Через потайную калитку, известную ей еще со времен Бориса Борисыча, Дарья Перфильевна беспрепятственно въехала во двор Жухлицкого. Казаки, хлопотавшие возле коней, видели ее, но беспокойства не проявили — решили, что она к хозяину…
Сашенька задерживалась, и Мухловникова уже начинала волноваться, когда с улицы глухо донесся звук выстрела.
– Что это? — вздрогнув, Дарья Перфильевна обратила к Пафнутьевне враз побелевшее лицо.
Та лишь быстро и беззвучно задвигала губами и перекрестилась.
Прошла еще минута, и — опять выстрел, совсем негромкий пистолетный хлопок, откуда–то из верхних комнат, затем — снова с улицы и снова сверху. Перестрелка.
Дарья Перфильевна потерянно встала, не зная, как быть, но тут влетела Сашенька, испуганная и оживленная одновременно.
– Оборони господи, что страху–то натерпелась,— блестя глазами, зашептала она.— Вот он, ключ. Ну, пойдем, что ль, инженера вызволять…
– Не суетись,— остановила ее Дарья Перфильевна.— Давай сюда ключ, одна пойду.
В это же время Ганскау, выйдя присмотреть за вьюками, в которых среди прочих вещей было искусно спрятано золото, подозвал к себе Рабанжи.
– Инженера надо отправить к праотцам,— негромко сказал он.— Без лишнего шума.
– Можна–а,— просипел Рабанжи.— Только служим мы, господин хороший, не у вас, а у Аркадь Борисыча.
«Пораспустились, хамы!» — вспыхнул капитан, но сдержался.
– Распоряжение исходит от господина Жухлицкого.
Так что работайте спокойно. Ключа не даю. Замок сорвете. Поторопитесь.
Рабанжи хмыкнул и отправился звать Митьку.
В суматохе, вызванной стрельбой, Мухловникова, не привлекая ничьего внимания, сошла с крыльца и обогнула дом. Перед ней предстали почерневшие от времени, но все еще добротные хозяйственные постройки — баня, дровяные сараи, коптильня, погреба и прочее. Густо посаженные кусты черемухи оживляли это не слишком приветливое место. Пристройка к дому, срубленная, как и сам дом, из могучих лиственничных бревен, выходила сюда задней глухой стеной, под которой Дарья Перфильевна увидела спуск в подвал.
Медленно, с заколотившимся враз сердцем двинулась она вперед, однако не успела сделать и трех шагов — сзади донесся чей–то развязно–беспечный голос, как будто слышанный когда–то. Дарья Перфильевна проворно отпрянула в гущу кустов и перестала дышать.
Под стеной пристройки показались, вывернув из–за угла, Митька и Рабанжи. Вид у них был весьма деловитый. В руке у шедшего впереди Баргузина поблескивал отточенным лезвием широкий плотницкий топор, а Рабанжи нес на плече лом. «Мастерить, что ль, собрались злодеи?» — мелькнуло в голове Мухловниковой, буквально ощетинившейся при виде Митьки. Между тем эти двое остановились возле спуска. Рабанжи глянул вниз и весело пропищал:
– Богатенький замочек! Такой не сразу своротишь.
– Свернешь, чего там,— Митька сплюнул сквозь зубы.— Мне что не глянется: ну, из ружья там или ножом — это одно, а вот топором…
– Э, лишь бы тихо, а инженеру какая разница, чем его — топором, пулей или веревкой…
Свет померк перед глазами Дарьи Перфильевны.
Рабанжи тем временем сошел вниз, продел конец лома в дужку замка, навалился, побагровел. Скрипнул металл по металлу, захрустело дерево, крякнуло, и замок упал к ногам.
