восемь кряду. Когда вернется твоя Нюся?
— Нескоро. А когда и вернется, она нам не помешает, здесь много комнат.
— Нюся — прислуга?
— Нет. Скорее компаньонка или сестра. Очень хороший человек.
— Да, на первый взгляд славная.
— И на первый и на сто первый. Она мой тыл.
— Ты снимаешь жилье?
— Нет, это мой дом.
— Значит, ты инженер на «Рено»?
— Нет. Это было давно. Занимаюсь коммерцией. После Пражского университета приехала в Париж. Работала на «Рено», потом в большом банке.
— В банке? А что ты могла делать в банке?
— Была управляющей всеми региональными отделениями.
— Ишь ты!
— А ты думал! — засмеялась Мария. — Какой ты большой!
— Тяжелый?
— Не-а. Есть хочешь?
— Я сначала тебя съем! — Он крепко обнял ее, и они покатились по широкой кровати и ласкали друг друга долго, до полного опустошения, а потом опять уснули, как провалились в теплую яму.
Оказывается, в адмирале дяде Паше было еще много мужской силы. Он был беспредельно нежен с ней и своеволен до легкой грубости. Все это пьянило Марию так, что она словно плыла в каком-то море или в небе, и было так сладостно, как никогда прежде.
— Боже, какие мы с тобой дураки — не видеться столько лет, адмирал дядя Паша!
— Правда ваша, кадет Маша! Дураки они на то и дураки, что входят в ум задним числом. Слава Богу, что сейчас встретились!
— Слава! Еще какая слава!
Помолчали. Луч света больше не пробивался из-за портьеры. То ли был вечер, то ли ночь. Они часов не наблюдали.
— Может, перекусим? — неуверенно спросил он. — Страсть как хочется.
— Перекусим. Только сначала я покажу тебе ванную. Обкупнешься — будет веселей. А я тоже приму душ в Нюсиной ванной.
— А может, вместе?
— Нет. Вместе мы опять будем приставать друг к другу, — подавляя счастливую улыбку, сказала Мария.
Фунтик сидел на кухне под стулом и, когда вошла Мария, обиженно отвернулся.
— Фуня, не обижайся, я его с пятнадцати лет люблю. Ты представляешь, выходит, я его ждала двадцать восемь лет!
Фунтик сделал вид, что прощает, вылез из-под стула и стал тереться о ноги Марии.
— Чай? Кофе? Мясо? — спросила она вошедшего в кухню Павла.
— Все! — отвечал тот, запахиваясь в явно короткий и непоправимо узкий белый махровый халат.
— Прости за мой халатик. Просто у нас в доме нет мужчин, а когда приезжает доктор Франсуа, он привозит свой.
— А кто это? Что-то знакомое.
— Врач губернатора Тунизии. Такой крупный, в очках, лингвист.
— Что-то припоминаю. А сколько лет ты прожила в Тунисе?
— Во второй раз с тридцать четвертого по сорок пятый. Почти одиннадцать лет. А после войны живу здесь. Слушай, а мы даже не выпили за встречу. Не до этого было. Но сейчас надо выпить. Грех не выпить. У меня в кладовке есть хорошее вино с собственных виноградников.
Бутылка, которую принесла Мария, была подернута слоем пыли, как и полагалось хорошему вину.
Павел откупорил бутылку красного сухого вина, разлил его в поданные Марией большие бокалы.
— Пусть вино подышит, — сказала она.
— Конечно. У меня нет своих виноградников, но я знаю, что вино должно подышать. У моей Кати есть виноградники, у младшей. Ты ее помнишь?
— Конечно.
— Так вот, у моей младшенькой и виноградники, и неоглядные земли, сотни тысяч овец, табуны лошадей… Она семнадцати лет выскочила замуж за аргентинца, единственного сынка крупного латифундиста.
— А как старшая, Таня?
— С нами, в Штатах. Муж клерк, четверо детей. А у Кати детей нет, Бог не дал.
— У меня тоже, — сказала после непродолжительной паузы Мария.
— После того как в двадцать четвертом году Франция признала новую Россию — СССР и на эскадре спустили Андреевский флаг, в Тунисе мне делать было нечего. Мы уехали к Петру Михайловичу в Америку, к тому времени он там успел осмотреться.
— А я у него заиграла бинокль. До сих пор у меня как память о тебе.
— Спасибо, — сказал Павел. — Полгода я болтался в Штатах без дела, потом работал у Сикорского, а потом занялся своими изобретениями, разработал свой оригинальный тип стиральной машины. Взял небольшой кредит для порядка, а для дела заложил кой-какие Дарьины висюльки, и начал я с мастерской, а к двадцать девятому году, к кризису, у меня уже был маленький заводик. Стирать люди не перестали и в кризис, так что я кое-как продержался до лучших времен. Потом взял патент на свою кофемолку — вот тут была удача. А настоящие деньги ко мне пришли, когда накануне войны я получил заказ от военного министерства на солдатские термосы и фляги на пояс. То, что я бывший адмирал, сыграло свою роль, военные ко мне прониклись. На мелочевке делаются большие деньги, на простых вещах, нужных сотням тысяч людей.
— Так ты богач?
— Ну как посмотреть! Все относительно. Не бедняк — это точно.
— Тогда выпьем! — звонко предложила Мария. — Вино созрело.
Они дружно чокнулись и отпили по несколько глотков.
— Чудное вино, такое терпкое, вкусное. Ты молодчина!
— Не я. Это друзья мне оставили наследство. Помнишь губернатора и его жену Николь?
— Вроде помню.
— Вот они и оставили. Наследство немаленькое. Да и своего у меня наработано не меньше. На втором этаже бюро, потом покажу. А первый этаж я сдаю швейцарской часовой фирме.
Часы в гостиной густо пробили одиннадцать раз.
— О, скоро полночь! Ну и здоровы мы с тобой спать! — Он наполнил оба бокала. — Давай выпьем за чудеса!
— Давай на брудершафт! Всю жизнь мечтала выпить с тобой на брудершафт. Сбылось!
Они придвинулись друг к другу, переплели руки, медленно выпили из своих бокалов до дна и крепко, нежно поцеловались в губы.
— А я перед тем, как идти на Монмартр, про тебя думала. Мне большая собака приснилась. Нюся сказала — к другу. Я посмеялась: откуда ему взяться? А потом, когда утром рассматривала себя перед зеркалом, обратила внимание на вот этот крошечный шрам над левой бровью. Видишь?
— Сейчас вижу, а раньше не замечал.
— Я его замазывала. Это когда мне было пять лет, однажды в летнее воскресенье ты с тетей Дашей пришел к нам в гости, я пряталась за стульями на веранде, а ты сделал мне «козу», я побежала с хохотом, запнулась о стул и упала со всего маху лицом вниз. Нос в кровь разбила. Ты меня подхватил и понес в дом умывать и лечить. Мама побежала следом. Помнишь?
— По правде — не помню.
— Ничего вы, мужчины, не помните, ничего ровным счетом. И как у вас голова устроена?
