Ослепительное солнце вспыхнуло в мозгу Фостера, и затем всё погрузилось в мрак.
Вторая гибель Фостера Ленчли была мгновенной.
Время сгорает без остатка
— Вы не скажете, который час? — обратился ко мне человек невероятно измождённого вида. Он сидел за соседним столиком кафе, в котором я имел обыкновение ужинать.
— Без четверти девять, — ответил я машинально, не глянув на часы: в восемь я обычно выходил из подъезда редакции, где работал в отделе коммерческих объявлений, затем пересекал шумную авеню и садился за свой излюбленный столик в углу у окна, куда знакомый официант-робот предупредительно ставил традиционное виски с содовой. В 8.45, когда напротив окна вспыхивала реклама противопожарной компании — пассажирская ракета, объятая неоновым пламенем, — официант приносил мне ужин.
Сейчас как раз вспыхнул нос ракеты (эффектный пожар длился ровно полчаса, сопровождаемый апокалиптическими ужасами. Затем пожар гасили разумеется, с помощью патентованных средств, и всё начиналось сызнова).
— Нельзя ли уточнить по часам? — вежливо попросил мой измождённый сосед.
Отвернувшись от плечистого робота, с застывшей улыбкой на глупом лице, ставящего передо мной обычный ужин, я скосил глаза на часы… и оторопел: стрелки показывали три минуты девятого. Часы стояли.
— Так я и знал, — с грустной улыбкой сказал измождённый человек. — Вы сели слишком близко от меня, и вот результат…
Естественно, меня заинтриговало столь необычное заявление. Пренебрегая осторожностью, я пригласил незнакомца, назвавшегося Питером Ланге, и он пересел за мой столик. Разделить со мной трапезу Питер Ланге отказался.
Старательно отводя взгляд от моего ужина, Питер рассказывал странные вещи… Не будучи физиком, я, признаться, мало что понял. Современные физические представления, все эти кванты-кирпичики, из которых состоит не только материя, но и пространство, и даже время, общая теория относительности и прерывность тяготения — всё это казалось мне, непосвящённому, совершенной дичью. Но, Питер, по- видимому, отлично ориентировался в своей области, и даже мне, профану, его доводы и логические построения казались довольно убедительными. И всё-таки я заранее прошу прощения, если что-то перепутал. Дело в том, что некоторые вещи остались для меня неясными, а вторично встретить Питера Ланге мне не удалось…
— Поток квантов времени, — рассказывал Ланге, — имеет равномерную скорость и плотность в каждой точке пространства. Я задумался над вопросом: а нельзя ли увеличить, или же наоборот — уменьшить скорость потока времени? Был я тогда молод и горяч и не представлял себе, какую чудовищно сложную задачу беру на себя. Если бы я знал это сразу… Возможно, я отказался бы от этой затеи, и тогда… Тогда всё было бы иначе… Но, повторяю, я был молод и полон сил, к тому же идея захватила меня, и бросать её на полдороге не хотелось. В это время скончалась в Калифорнии одна моя престарелая родственница, и всё немалое наследство я пустил на эксперименты.
В конечном счёте я добился невероятного. Мне удалось сконструировать генератор нужного мезополя. Таким образом свершилась мечта моей жизни: применяя специальные мезонные поля, я мог получить теперь любое ускорение или замедление времени.
Питер Ланге бледно улыбнулся и продолжал:
— Увы! Я тогда не знал ещё, что означает — ускорить ход времени. Ведь время, быстрее или медленнее, но сгорает всегда без остатка!.. Включив ускоритель, я сел на стул прямо под бьющие из генератора мезонные лучи и… одним словом, за каких-нибудь пятнадцать минут я сжёг без остатка двадцать лет своей жизни. Да, когда я поднялся, приборы показали, что прошло ровно двадцать лет и мне, следовательно, не двадцать восемь, а сорок восемь… Голова кружилась. Неверной походкой я подошёл к окну. Меня переполняли какие-то новые, совершенно непривычные ощущения, довольно-таки неприятные. Дышалось тяжело, появилась одышка, зрение ухудшилось, и очки оказались слишком слабыми. К тому же сердце ныло тупой болью.
А когда я глянул в зеркало… Впрочем, я перед вами, и описывать то, что я увидел, не надо. Только тут мне стало понятно, что свершилось непоправимое. Бросившись к генератору, я, как обезумевший, стал нажимать кнопки и крутить верньеры. Но всё было тщетно. Чего я добивался? Не знаю. Ведь время течёт необратимо, это один из принципов мироздания.
В слепом отчаянии я повалился на койку (я жил в лаборатории). Зарывшись лицом в подушку, я замер. Через час встал и вышел на улицу купить сигарет. Швейцар, с которым столько лет мы были первыми друзьями, не узнал меня и долго глядел вслед… Правда, меня не узнавал почти никто.
Вечером мне в голову пришла мысль: если я не могу возвратиться в свои двадцать восемь лет, то у меня есть другая возможность — замедлить, насколько это возможно, ход собственного времени и прожить то, что мне осталось, по крайней мере на уровне сорока восьми с небольшим лет. Вот так я и живу теперь, заключил Питер Ланге. — Хожу, весь насквозь пропитанный полем замедления, как губка водой. Надо сказать, довольно неприятное ощущение, мистер. Всё время мучит изжога, и никакого аппетита.
— Но ведь вы могли бы… — произнёс я, — как бы это сказать… разморозить…
— Я и сам думал об этом, — подхватил Питер Ланге, — снять с себя мезополе и прожить нормально остаток жизни. Но, к сожалению, это невозможно.
— Почему же? — спросил я, с состраданием глядя на собеседника.
— Генератор описали за долги и забрали на слом. Вы представляете — на слом! Эти невежды увидели в нём только набор деталей на несколько миллионов долларов.
«Космос для нас»
Проснувшись, Артур отодвинул заслонку и снова залюбовался чёрным бархатом неба, на котором драгоценными камнями сверкали знакомые созвездия. Он впервые был в космосе. До этого парень только следил завистливым взглядом, как другие счастливчики взмывают прямо в синее небо.
Космодром компании был огромен, и десятки ракет каждый день стартовали и садились на нём.
Артур помогал отцу готовить корабли к запуску. В свободное время он мог часами наблюдать, как прогревает дюзы пузатая коммерческая «Матильда» или как резво стартует его любимица, гоночная ракета «Бристоль». Для беспечных пассажиров, гуськом поднимающихся по трапу, все ракеты были, наверно, одинаковыми. Артур же, всё детство проведший на космодроме, различал планетолёты не хуже, чем хохлатка различает своих цыплят.
Прокатиться в пассажирской ракете нечего было и мечтать: билет третьего класса на Марс стоил больше, чем Артур мог бы заработать чуть ли не за год. И лишь теперь осуществилась давнишняя мечта юноши: ему наконец-то удалось упросить отца!
— Не дай бог, узнает босс, — сказал старый наладчик.
— Не узнает, отец, — в тысячный раз заверил Артур с мольбой в голосе.
Тогда отец вынул из капсулы четыре больших балластных блока и, беспокойно оглядываясь, положил на дно несколько банок и пакетов, заблаговременно принесённых Артуром.
— В этой капсуле когда-то летали люди, это теперь её поставили на автоматическую ракету, — сказал отец. — Ну, что ж. Лети, сынок. Через три дня ты возвратишься.
Артур лишь улыбался, не в силах сдержать радости.
— «Саваоф» штука надёжная, — продолжал отец, похлопав по тусклой колонне стабилизатора, уходящей далеко вверх. — Только гляди, Артур, когда «Саваоф» сядет, не торопись выпрыгивать. Потерпи. Я открою люк и сам выпущу тебя, когда никого не будет поблизости. Надеюсь, ты не будешь там скучать…
