щеки его от испуга были белые, как падающий снег, он не мог выговорить ни слова и, кажется, даже не дышал. И только увидя, как Шарапова поднялась на ноги, он зашевелился, заморгал глазами, растерянно задвигался.
— Вот что, паренек! — сказала я. — Не пугайся. К счастью, ничего страшного не случилось, ты ни в чем не виноват. Это мы сами поскользнулись на дороге. Но вот подруга моя, кажется, ушиблась. Ты довези ее до дому.
— Да, да! — закивал шофер. — Довезу, конечно, довезу…
— Садись в машину, — сказала я Шараповой.
Она продолжала молча смотреть на меня. Я отвернулась.
— Дура ты, Лариса! — тихо сказала я и, обойдя машину, перешла улицу.
Я не оглядывалась. Услышала, как за моей спиной хлопнула дверка кабины, загудел мотор и машина ушла. Тогда я обернулась — на дороге уже никого не было.
Я достала платок, отряхнула пальто и джинсы. Пушистый снег смягчил падение, немножко побаливали колени, которыми я ударилась, пытаясь задержаться на откосе, и джинсы на коленях были сырые. Дома, вероятно, обнаружится два-три синяка — пустяки.
Не трудно было догадаться, как Шарапова появилась здесь, хотя работала в вечернюю смену. Брагин не хотел остаться передо мной в долгу — видимо, я сильно ударила его головой по носу, — он быстренько съездил за Шараповой в поликлинику, обрисовал ей ситуацию и привез сюда. Выпивший — мог наткнуться на инспектора, но рискнул. Шарапова не успела захватить нас с Тобольским и, увидя меня уже уходящей, — пошла следом. Шла и думала, конечно, думала, — чем могло закончиться мое свидание с Тобольским. Возможно, собиралась остановить меня, бросить в лицо оскорбление, сказать что-то, и не находила слов…
Моя остановка на обочине, появление машины — и распаленное ревностью сознание толкнули ее на отчаянный поступок.
Признаюсь, все-таки я не ожидала от Шараповой такой свирепости — ведь она толкнула меня навстречу смерти. Мало чего изменило в наших эмоциях появление цветных телевизоров и микрокалькуляторов. Мы по-прежнему, как и во времена строительства пирамид, можем неуправляемо и любить, и ненавидеть, и сейчас мне было даже странным, что я могла думать иначе.
Я не села в автобус, прошла мимо остановки — на ходу лучше думалось.
Что там ни говори, а Брагин сделал хороший ход. Еще бы чуть-чуть…
Я спросила себя: не многовато ли в моей работе этих самых «чуть-чуть»? И в деле Аллаховой, когда я разоблачила бухгалтера Башкова, а он перевернул лодку, в которой мы сидели. Я могла бы и утонуть, и замерзнуть в осенней холодной воде Обского моря… да и замерзла бы, наверное, не разыщи меня Максим… Могла быть избита дружками мстительной Жаклин, неосторожно попавшись на нехитрое ее приглашение… Может, где-то я себя опрометчиво веду? Да вроде нет — простое соединение случайностей. Доля риска, конечно, есть… Так риск, как говорит мое начальство, нам по штату положен.
Снеговой заряд прошел, отдельные крупные снежинки еще ложились на лицо, я либо смахивала их перчаткой, либо они успевали растаять и холодными капельками сбегали за воротник.
Наверное, не нужно рассказывать полковнику о сегодняшнем происшествии. К делу, которое я веду, это отношения не имеет, как я считаю. А полковник Приходько может заключить, что я излишне резво начала входить в опасное сближение со своими подозреваемыми, и если это те самые, которых мы ищем, то я могу встретиться и с более серьезными неприятностями, и полковник постарается меня от них уберечь и, чего доброго, передоверит продолжение раскрытия кому-либо другому, более осторожному. А несмотря на все мои сомнения, азарт охотника мешал мне остановиться, я начала этот поиск и сама доведу его до конца…
Вот про пуговицу я расскажу.
4
— Какая пуговица? — спросил полковник Приходько.
— Обыкновенная, — ответила я. — Пластмассовая, размером с копеечную монету, молочного цвета и с серебристой полоской по ободку. Похожа на пуговицу от женской блузки. Но могла быть пришита и к рубашке самого Тобольского.
— А могла и просто потеряться из домашнего набора, — заметил полковник.
— Могла потеряться, — согласилась я. — Но когда человек собирается пришивать пуговицу и роняет ее на пол, то обычно поднимает ее. Правда, если она закатится под диван и ему лень ее доставать, то он возьмет другую. Но пуговица не похожа на новую, серебристая полоска по ее ребру чуть потерлась и около отверстий остались следы иголки. Пуговица была, несомненно, пришита и оторвалась. Или ее оторвали… Я, конечно, не брала ее в руки, вероятно, на ней еще остались следы пальцев, и даже если эта пуговица с блузки Зои Конюховой, то отпечатки, думаю, будут не ее.
Полковник Приходько не спросил меня, почему я не захватила пуговицу с собой, видимо, согласился — пусть все подозрительные вещи пока остаются на своих местах. Достаточно того, что эту пуговицу я увидела.
— Что ж, — заключил он, — хорошо бы, конечно, удостовериться, что эта пуговица с одежды Зои Конюховой. Не нужно было бы вам продолжать, прямо говоря — небезопасные поиски в потемках. А кто хоронил Конюхову? — спросил полковник Бориса Борисовича.
— Ее подруги из училища. Мать не могли найти, она и на БАМе успела сменить место работы. Писем от нее не было.
— Вот — мама! — вздохнул полковник. — Ты все же, Борис Борисович, про пуговицу следователю расскажи. А что мы про шоферов выяснили?
— Пока только анкетные данные. Старый ГАЗ шестьдесят девять, номер двадцать восемь — двадцать пять, приписан к гаражу Геологоуправления. Водитель — Брагин Геннадий Семенович, тысяча девятьсот шестидесятого года рождения. Был женат — разошелся. Сейчас прописан на жительство в общежитии геологов, но частенько ночует где-то в городе. По работе ничем ни положительным, ни отрицательным не отмечен, от ГАИ замечаний нет. Но выпить, говорят, любит. А с Тобольским в институте работает Завьялов Борис Аркадьевич. Живет на Ботаническом жилмассиве с тещей — матерью жены. Жена два года назад умерла от саркомы. Осталась дочь четырех лет. Имеет машину «Жигули» белого цвета, номер тринадцать — тридцать девять. Инженер-электрик, закончил НЭТИ, инженер по приборам. Хорошо работает, фото на Доске почета висит.
— Вот, — заметил полковник Приходько, — и этот на Доске почета. Вроде кругом порядочные люди, а мы за ними в щелочку подглядываем. Нехорошо, а?
— Аллахова тоже на Доске почета была, — не удержалась я.
— Была, — согласился полковник, — но про нее мы уже знали, кто она и что. А вот про сегодняшних наших подозреваемых пока плохого не знаем ничего. Неудобно, поди, подглядывать?
— Бывает, — пришлось согласиться мне.
— Вот то-то, что бывает… А что прикажете делать? Меня начальство уже спрашивало. Так, между прочим. Любопытствовало, — и полковник Приходько повертел ладонью, иллюстрируя, как любопытствовало начальство. — Как мое частное дело движется? Времени-то многовато вроде прошло… Как видите, Евгения Сергеевна, не вам одной неудобно, мне вот тоже неудобно, вроде взял обязательство, а выполнять не тороплюсь. Только и сделал, что вас в мутное дело втравил, за порядочными людьми подглядывать. Со всеми, поди, уже познакомились?
— Почти. Бориса Завьялова еще не видела.
— Легки вы на руку, быстро в контакты входите. Удивляюсь вашей общественной коммуникабельности. И не комплименты говорю — на самом деле так. Вон и Борис Борисович головой кивает — соглашается. Выпивать, поди, с новыми знакомыми приходится?
— Иногда приходится. Самый быстрый способ контакта.
— Самый быстрый… — покряхтел полковник. — Как ты, Борис Борисович, на это дело смотришь?
