дверями и не слышно почти, но вот жалко стало. А когда начинаешь кого-то жалеть – дело всегда кончается неприятностями.
Вначале, правда, все было неплохо. Мурзику, как внезапно появившейся местной достопримечательности, выделили глубокую миску из обожженной глины. Такие миски, как уже знал Петр, местный горшечник лепил в огромных количествах и продавал на вес, задешево, так что было ее совершенно не жалко. Котенок, радостно урча, залез вместе с миской под стол и лопал размоченный в молоке хлеб, да так, что за ушами трещало. Посетители смотрели на него с интересом, но вчерашнего ажиотажа не было – насмотрелись уже.
Сам Петр наворачивал огромную порцию тушеного мяса с капустой, одновременно наблюдая за обстановкой в зале. Наблюдать было удобно – сел он по привычке в дальнем углу, спиной к стене, здесь был легкий полумрак, что мешало разглядеть его лицо, зато он при этом мог видеть все, что творится в зале. Правда, смотреть особо было не на что – завтра намечался какой-то праздник, поэтому собирались местные пропустить кружку-другую пива, и все. Набралось их человек двадцать – сидели, языками трепали и Петру не мешали ничуть. Единственное – слегка раздражало то, что пламя больших светильников, освещавших зал, колыхалось, в результате чего по стенам плясали тени, отвлекая и рассеивая внимание, однако это было лишь мелкое неудобство, на которое не стоило и внимания обращать.
Ближе к ночи градусы у некоторых посетителей зашкалили, разговоры стали громче, а слова – резче. Среди тех, кто помоложе, вспыхнуло несколько драк, правда, как отметил Петр, дрались тут цивилизованно и мебель ломать, похоже, было не принято. В углу зала, сдвинув столы, организовали нечто вроде ринга, где деревенские парни с чувством размахивали кулаками, демонстрируя силу и удаль, обходясь в то же время без особого членовредительства и, что интересно, без злобы. Стравили пар – и все, пошли пить пиво дальше, зачастую в компании недавнего противника. Даже классическая картина была, когда одного из мужиков, изрядно перепившего, уволокла домой внезапно появившаяся жена, дородная баба гренадерского роста. Мужичок, на голову ниже женщины и заметно более хлипкого сложения, упирался и верещал, что он мужчина и сам разберется, когда и сколько ему пить, но, схлопотав тяжелой жениной дланью (хорошо, не скалкой) по хребту, моментально скис и дальше противился насилию абсолютно пассивно. В смысле вместо того, чтобы перебирать ногами, подогнул их и волочился по полу, цепляясь за все подряд. Впрочем, жене его это надоело моментально, она одним рывком закинула непутевого мужа себе на плечо и гордо уда лилась, сопровождаемая одобрительными взглядами женской части посетителей (нашлось здесь и несколько женщин – не из местных, а из числа постояльцев) и восхищенно-осуждающими (как одновременно можно выражать оба этих чувства, для курсанта осталось загадкой) – мужской. Впрочем, похоже, наблюдать этот спектакль местным было не впервой – почти сразу заполняющий зал ровный гул разговоров возобновился как ни в чем не бывало.
После триумфального шествия истинного главы семьи (Петр, впрочем, не сомневался, что в большинстве семей наблюдается подобная же ситуация, разве что не выставляемая вот так вот напоказ) вечер снова вошел в привычную колею. Постепенно и сам курсант расслабился, перестав обращать внимание на происходящее, тем более что ничего угрожающего не происходило. Вдобавок на небольшой сцене возле барной стойки организовалось нечто вроде концерта – крепкий дедок с бубном и чем-то похожим на флейту, цыганистого вида парень с наглой физиономией и невысокая худощавая девушка чуть помладше курсанта, вооруженная гитарой. Вместо подсознательно ожидаемой Петром заунывной мелодии они заиграли вполне приличную и даже чем-то знакомую музыку, уходящую корнями, похоже, в те далекие времена, когда предки этих людей путешествовали между звезд и способны были на такое, что Петру и не снилось. У парня оказался неожиданно мощный, хорошо поставленный голос, вдобавок, спев пару песен, он в свою очередь извлек откуда-то гитару и «вдарил роком по этому захолустью». Точнее, даже не роком, а чем-то вроде классических испанских мотивов. Петр и сам считал себя не дураком побренчать на гитаре, но так не смог бы никогда – парень был мастером.
Искусство артистов, правда, оказалось не слишком востребованным – в лежащую возле сцены шапку сыпались редкие медяки. Похоже, выступали они не первый раз, репертуар успел приесться… Петр удивился, почему не слышал их вчера, но потом сообразил, что слишком быстро ушел спать – организм, подкошенный спиртным, нагрузки не выдержал. Ну что же, оставалось исправить вчерашнюю оплошность. Чуть посмеиваясь мысленно над собственным мотовством, курсант нашарил несколько серебряных монет, встал (пол под ногами чуть качнулся – то ли доски были тонкими и прогибались, то ли с крепким местным пивом он немного не рассчитал), подошел к сцене и аккуратно высыпал их в шапку. Серебро чуть блеснуло в свете ламп, и, как ни удивительно, это оказало на остальных слушателей на редкость благоприятное воздействие – поток мелочи сразу же увеличился, очевидно никому не хотелось выглядеть скупердяем или бедняком рядом с заезжим мотом.
Плюхнувшись на свое место, Петр с удивлением обнаружил, что тарелка пуста – похоже, незаметно для себя все съел. Нет, много думать вредно – съесть-то съел, а вот удовольствия получил меньше, чем мог бы. Однако продолжать банкет не хотелось – живот был полный, чувство голода исчезло. Заказав еще пива и молока для Мурзика – тот прикончил свою порцию и, совсем как домашний кот, терся о ногу, выпрашивая добавки, – курсант вновь погрузился в расслабленное состояние. Ну а когда пиво (все-таки хорошо варят, шельмецы) достигло его стола, он и вовсе впал в нирвану, из которой его всего пару минут спустя вырвал какой-то хам:
– Эй, ты! Подвинься.
Петр с трудом разлепил уже начавшие закрываться глаза, сфокусировал взгляд на говорившем и объяснил, куда тому следует идти. Несмотря на усталость (все-таки день выдался, хе-хе, бурным) и накатывающую дрему, фраза получилась сочной и образной. Настолько получилась, что местные сидели в восхищении открыв рот. Даже музыканты играть перестали.
Посмевший наехать на курсанта мужик был далеко за два метра ростом, обладал могучими плечами и, судя по одежде, кольчуге, которую он не снял даже здесь, и мечу, был воином. Пока он медленно багровел и раздувался от гнева, курсант, уже сообразив, что нарвался-таки, похоже, на реальную угрозу собственной жизни и здоровью, не прерывая своей вдохновенной речи, лихорадочно продумывал, что будет делать дальше. В голову почему-то лезла только бессмертная фраза инструктора по рукопашному бою: «Челюсть и яйца не накачаешь», и похоже, согласно этой инструкции и следовало поступить, однако наглец удивил. Когда он закончил раздуваться, то, вместо того чтобы врезать Петру по морде (курсант уже прикидывал, как будет уклоняться), он внезапно… заржал, да так, что казалось, сейчас стекла посыплются. Судя по всему, багровел он не от гнева.
Закончив смеяться, он наклонился к удивленно глядящему на него курсанту. Лицо воина, несмотря на пересекающий его шрам, выглядело удивительно добродушным. Похоже, он относился к тем действительно сильным людям, которым не надо никому доказывать свое превосходство – они и так чувствуют свою силу, их никто не рискует задевать, и потому они не страдают комплексами и могут позволить быть добрыми. Еще раз улыбнувшись, воин негромко сказал:
– Прости, парень. Здорово лаяться умеешь. Где учился?
– Да то там, то сям…
– Ясно. Ты извини, но я княгиню с сыном сопровождаю, нам их охранять надо, а здесь – самое удобное место. Можешь потесниться?
– Да не вопрос. – Петр аккуратно переместился к краю стола.
В самом деле, этот человек при исполнении, уверен в своей правоте и наверняка мог бы затеять потасовку. И не один он здесь, похоже, так что перевес наверняка на их стороне. Но – предпочел договориться, так зачем конфликтовать? Тем более стол большой и Петром в общем-то не купленный. Потесниться – значит потесниться, пусть их…
Увы, благими намерениями вымощена дорога в ад. Не успел курсант закончить передислокацию, как дверь в зал открылась со страшным грохотом. Она сделана была по тому же принципу, что и в легендарных салунах Дикого Запада, то есть открывалась в обе стороны, разве что была высокой, закрывающей дверной проем полностью. Так вот, недостаток этой конструкции заключался в том, что если ее хорошенько пнуть, то она распахивается и с силой бьет по стенам. А с учетом того, что строили здесь по-русски добротно, то есть из досок в руку толщиной, то и удар получился знатным. Даже стены загудели – то ли от боли, то ли от возмущения.
Воин, как раз отошедший к стойке и вполголоса разговаривающий с хозяином постоялого двора,
