пристрелил бы княжонка, совершенно не раздумывая, потому как в его личной табели о рангах Мурзик стоял выше абсолютно чужих ему людей даже не на ступеньку, а на целый лестничный марш. Именно эту мысль он максимально честно и доступно озвучил, предупредив всех присутствующих, что никаких угрызений совести, если что, чувствовать не будет.
Как ни странно, княгиню это не успокоило, а разъярило еще больше. Если с точки зрения курсанта, вопрос был исчерпан, то его оппонентка, очевидно, так не считала. При этом в самом незавидном положении оказалась ее охрана – с одной стороны, они должны были ее охранять, с другой – охранять было в общем-то не от кого. Вступаться за пацана, который был исключительно сам виноват и вдобавок практически не пострадал, они были вроде как бы и обязаны, а вроде как и нет. А связываться с хорошо подготовленным, вооруженным и решительно настроенным человеком ради такой глупости – не самое умное занятие, тем более что находились они не дома, а на нейтральной территории. Будь их командир моложе и менее опытным, он бы, конечно, скомандовал скрутить Петра, а котенка и впрямь пришибить, чтобы не ссориться с теми, кто платит, однако он дожил до своих лет не потому, что имел за душой только могучие мускулы да умение владеть оружием. Если человек, имея перед собой толпу противников, обладающих подавляющим численным перевесом, не только не боится их, но и ведет себя нагло донельзя – это неспроста. Или он блефует, или и впрямь чувствует себя достаточно сильным, чтобы разделаться с противниками. Возможен, правда, и третий вариант, когда наглец просто дурак, но рассчитывать на подобное было не менее глупо. И все же он решился, подошел и протянул руку:
– Сынок, отдай зверя.
– Грабки убери,
– Слушай, не обостряй, а? Я по-хорошему прошу… – Воин, похоже, надеялся еще на относительно мирный исход конфликта.
– Убери зубы – вырву! – окрысился курсант.
Очевидно, начальнику княжеской охраны даже в голову не могло прийти, что больше с ним разговаривать не будут. Возможно, он рассчитывал, что молодой (а Петр и впрямь был молод) нахал повыделывается, потешит свой гонор да и уступит перед превосходящими силами: все-таки их, считая и его самого, было четверо – и все опытные, хорошо вооруженные воины. Не чета тем молокососам, которых Петр буквально только что вышвырнул из зала. А может, для него дикой была сама мысль, что кто-то осмелится у всех на глазах напасть на охрану княгини. Петр в шевеление его извилин всматриваться не собирался, он просто выпустил Мурзика, схватил неосмотрительно протянутую к нему руку за запястье, резко рванул на себя и пробил кончиками пальцев в горло собеседника.
Будь воин готов к такому повороту событий, ничего бы у Петра не получилось, но фактор внезапности сработал. Воистину, атака – лучший вид обороны, и курсанту оставалось лишь добавить рухнувшему на стол хрипящему противнику по голове, чтобы вывести его из игры надолго. Не теряя времени на то, чтобы отпихнуть лишенное сознания тело, он резко нырнул под стол и выкатился с другой стороны уже с палашом в руке.
К чести княжеской охраны, два воина из трех среагировали вполне адекватно и вскочили, успев обнажить мечи. Правда, один из них тут же рухнул, Петр даже не понял почему, но второй атаковал умело и решительно. Петр уступал ему и прекрасно понимал это, хорошо хоть, он учился драться на тесной, качающейся корабельной палубе, поэтому в заставленном столами помещении неудобств не испытывал, но его противник, похоже, тоже, да вдобавок обладал несравнимо большим опытом. Словом, Петр почти сразу пропустил удар, к счастью вскользь. К тому же, хотя комбез и остался в комнате, но куртка-то была на нем, а она обладала теми же свойствами. Клинок скользнул по ней, не причинив курсанту вреда, а сам он, пользуясь секундным замешательством противника, шагнул вперед и с размаху влепил ему кулаком в челюсть, да с такой силой, что того приподняло и перенесло через стол. Сметя спиной немудреную посуду и остатки еды, воин грохнулся с другой стороны и остался лежать неподвижно. Петр шагнул вслед за ним и вдруг понял, что, похоже, сейчас умрет.
Это очень страшно, когда тебе в лицо целятся из чего-то огнестрельного. Даже прошедшие через века три линии (7,62 мм) кажутся очень большими и способными закрыть собой весь мир, когда же на вас смотрит музейного вида пищаль калибром миллиметров пятнадцать, а то и больше, заряженная наверняка чем-то соответствующим и по размеру, и по весу, ощущения еще неприятнее. На другом конце пищали обнаружился Кирушев, поступивший, как оказалось, умнее своих старших товарищей – пока они тыркались со своими железками, он успел добраться до стоящего у стены огнестрела и теперь держал Петра под прицелом. И уйти с линии огня на такой дистанции да в тесноте не получится. Шах и мат.
– Брось оружие…
Петр пробормотал сквозь зубы ругательство, разжал пальцы, и палаш глухо лязгнул об пол.
– И нож.
Петр потащил из ножен клинок. А увидев его, Кирушев, похоже, настолько опешил, что дернул за спусковой крючок. Вспышка была яркой, а грохот – оглушительным, и это было последнее, что видел курсант.
Когда Петр открыл глаза, было темно, как у негра в заднице. Кстати, а кто такие негры? Наверное, какие-нибудь давно истребленные инопланетные чудовища. Надо бы узнать, а то негров давно нет, а пословица осталась… Блин, какие глупости лезут в голову!
Петр рывком попытался сесть и задохнулся от боли. Полежал несколько секунд на спине, кое-как перевел дух. Не слабо его зацепило – видно, удар у пули был такой силы, что куртка не помогла. Даже распределив силу удара по большой площади, она спасла лишь от мгновенной смерти, но не от травмы. Вот почему и предпочитает десантура носить и куртки, и комбезы вместе – двойная защита как-никак еще никому не вредила.
Осторожно, стараясь не делать резких движений, Петр дотянулся до кармана, вытащил малую аптечку, на ощупь отыскал в ней обезболивающее и вколол его прямо через штанину. С минуту потерпел, потом боль несколько отпустила, хотя и не ушла совсем, что само по себе было удивительно, – по идее, обезболивающее должно помогать при любой травме.
Полежав еще несколько минут и наблюдая, как боль медленно, неохотно, но все же отступает, курсант размышлял над тем, что произошло. Хотя чего тут размышлять? И так все ясно – малогабаритное орудие, которое здесь почему-то считают ружьем, выплюнуло снаряд, который просто смел живую мишень. Все правильно, подобное оружие здесь должно быть предназначено для пробивания рыцарских доспехов. Выходит, против такой вот бронебойной дуры его экипировка не слишком надежная защита. Хорошо хоть, попали ему в грудь, а не в лицо, иначе бы точно голову смахнуло.
Между тем глаза уже привыкли к темноте. Свет, проникающий с улицы через щели в ставнях (а улицы здесь, надо сказать, хотя специально и не освещались, но масляные лампы горели рядом со многими домами и, уж конечно, у дверей постоялого двора), позволял хотя и с трудом, но оценить окружающую обстановку. Оценивать, правда, было особо нечего – обычная, можно сказать, стандартная комната в этом заведении, четыре стены, стол, стул, кровать. В общем, не разгуляешься, хотя и обижаться не на что – все чистое, постели здесь заправляют свежим бельем, сверху не капает, клопы не ползают, а чего еще усталому путнику надо?
Итак, комната – не его, Петра, – дверь иначе расположена, да и мебель не так стоит. Вещей, естественно, нет, оружия – тоже нет. Ничего нет, кроме того, что в карманах куртки. Почему не вывернули карманы и не сняли саму куртку? Ну, понятное дело, вакуумные застежки. Открываются легко и беспроблемно, если знать как, а не зная – ни в карманах не помародерствуешь, ни саму одежку не сдерешь. Хорошо хоть, штаны не стянули…
Шаги, приближающиеся к двери, Петр услышал вовремя и успел принять ту позу, в которой очнулся, благо боль практически пропала. Судя по ощущениям, ребра остались целы, он когда-то ломал одно и помнил, что тогда чувствовал. Выходит, отделался ушибом, но каким должен быть ушиб для такого эффекта? Но думать об этом было пока рано, куда важнее выбраться отсюда, и желательно живым. Потом можно будет заняться своим телом, но для начала стоило банально выжить.
Дверь скрипнула, слабый свет, проникнув сквозь сомкнутые веки, резанул по отвыкшим от него глазам не хуже ножа. Петр не шевельнулся, стараясь дышать неровно и хрипло, как и положено человеку после
