– Тихо, Николаев. Не шуми. Живой я. – И он попытался встать.
Боль в предплечье овладела им сразу и потащила все тело куда-то вперед и влево. Связной Николаев подхватил взводного и посадил на гранатный ящик. Тут же прибежал санитар. Такой же коренастый, как и Николаев, ефрейтор Федотов. Он быстро расстегнул пуговицы шинели и начал снимать ее с плеча взводного. Пальцы санитара скользили в багровой слизи, быстро накапливавшейся в рукаве.
– Сейчас, сейчас, русский, – приговаривал он, хватаясь то за перебитую руку младшего лейтенанта, то за санитарную сумку.
– Посмотри, Федотов, танки далеко? – приказал взводный санитару. Он произнес это таким тоном, что санитар не посмел ослушаться.
– Совсем близко, – крикнул ефрейтор и потянулся к нише с гранатами.
– Стой! Быстро бинтуй руку!
Санитар начал бинтовать прямо поверх гимнастерки. Кровавое пятно тут же проступало сквозь марлевую ткань. Кость была перебита. Рука не слушалась. Но боль отступила. Недолго ж я повоевал, подумал младший лейтенант Старцев.
– Привяжи руку к ремню, – приказал он санитару и показал жестом, что надо делать.
Танк грохотал гусеницами где-то совсем рядом. Санитар снова выглянул через бруствер и побледнел.
– Помоги подняться! Дай гранату!
Санитар точно выполнял приказы Старцева. Взводный посмотрел в поле и сразу все понял. Немцы прорвались на стыке его и третьего взводов и вышли во фланг роте. Танк, двигавшийся левее, остановился. Дернулась его башня, и сноп огня выплеснулся из короткого ствола. Но тут же над кормой закурился дымок и яркое, почти белое пламя заиграло на броне. А на окоп взводного тем временем шел другой танк. Работал его башенный пулемет. Но очереди уходили куда-то выше, как будто пулеметчик имел другую цель, находившуюся дальше, в тылу взвода. Танк остановился и с короткой остановки произвел выстрел. Снаряд тоже улетел в сторону леса. И Старцев понял, что танкисты стреляют по позиции артиллеристов.
Расчет «сорокапятки», до этой минуты ничем себя не обнаруживавший, открыл огонь в тот момент, когда танки вплотную приблизились к траншее. Видимо, именно «сорокапятчики» подожгли «T-IV», и теперь он густо чадил и время от времени вспыхивал ярким выбросом огня. В его раскаленном чреве рвались боеприпасы, и стальная машина вздрагивала, как живая, и оседала с каждым таким взрывом вниз, будто плавилась.
Старцев увидел вырезанную в стенке траншеи ступеньку и выскочил по ней навстречу танку. Здесь, в поле, в отличие от траншеи, было все иным. Но та незащищенность, которую мгновенно почувствовал взводный, не угнетала его, а, наоборот, придала телу необыкновенную легкость и управляемость. То, что левая его рука, перебитая в предплечье, не повиновалась и перестала служить и помогать воевать, воспринималось уже не как беда или поражение, а как неизбежность, с которой необходимо просто смириться. И она не помешает ему исполнить то, что он задумал. Старцев пригнулся, потому что стайка трассирующих пуль пронеслась над его плечом, так что горячим ветром обожгло щеку. Нет, рано умирать здесь, в двух шагах от окопа. Надо сперва бросить гранату, а потом… Он бросился на землю и перекатился вправо. Почувствовал, как хрустнуло в предплечье. Но боли не было. Если он сейчас сможет отползти еще шагов на пятнадцать вправо и если немецкие танкисты не заметят его, то можно на мгновение замереть и подождать, когда танк сам подойдет на расстояние броска. Как хорошо, что дым и копоть от горящего «Т- IV» ветер стаскивает прямо сюда и скрывает его маневр. Взводный привстал на колено и, выждав, когда дым снова потянуло вдоль опушки, кинулся наперерез мчавшемуся к их окопам танку. Танк двигался быстро, и Старцев не рассчитал или слишком промедлил, ожидая, когда дымовая завеса укроет его от глаз немецких танкистов. Гранату пришлось бросать с критического расстояния. Он видел, как она закувыркалась в сторону танка и, падая, понял, что не добросил. Раздался взрыв, и взрывная волна отбросила его на несколько шагов, перевернула на спину. Грязью залепило лицо. Он встал на ноги, протер рукавом глаза и увидел, что его граната действительно взорвалась, не долетев до танка нескольких метров. Танк резко развернулся. Теперь он, как обозленный зверь, увидел своего врага и разглядывал его. Гранаты у младшего лейтенант больше не было. Пистолет… В заляпанной грязью кобуре он нащупал рукоятку «ТТ». Танк покачнулся и двинулся на него всей своей громадой. Зверь понял, что враг в его власти и теперь он поступит с ним так, как должен сильный поступить с тем, кто по причине своей слабости просто недостоин жить. Пулеметы его молчали. И Старцев догадался, как он сейчас умрет. Бежать было уже бессмысленно, слишком поздно. Он все же оглянулся, скорее машинально – от своей траншеи он отполз все же далеко. Можно было сделать несколько выстрелов из пистолета. Чтобы умереть с оружием в руках. Да, именно так, подумал он и с радостью, мгновенно охватившей его, почувствовал, что силы у него для этого есть. Он не побежит! Пистолет все не шел из кобуры. И вдруг он почувствовал, что кто-то толкает его в спину и что-то сует в руку. Старцев оглянулся. Рядом стоял санинструктор. В руках у него была противотанковая граната. Это была вторая граната, которую он оставил в нише своей ячейки. Значит, все это время ефрейтор Федотов полз, перебегал от бугорка к бугорку, от воронки к воронке, не отставая от него, своего командира.
– Федотов, запомни, как это надо делать! – крикнул он, поставил гранату на боевой взвод и, когда до танка осталось шагов десять, бросил гранату. Теперь он рассчитал все: и расстояние, и скорость, с которой танк мчался на них, и остаток своих сил. Граната, кувыркаясь, упала точно под гусеницу.
Взрывом их смело в воронку. Танк резко развернуло и, разматывая по стерне гусеницу, он закрутился, как зверь, которому пуля попала в пах, и начал оседать набок. Бронебойные пули тут же защелкали по его боковой броне. Зверь был еще жив. Он развернул хобот башни и дважды выстрелил в сторону первого взвода. Но бронебойные пули еще чаще и яростнее заскрежетали по его броне. Звякнула створка бокового башенного люка, и оттуда высунулась голова в черном кожаном шлеме.
– Командир! Командир! – тормошил ефрейтор Федотов взводного.
Младший лейтенант неподвижно лежал на дне неглубокой воронки. Тогда санитар нащупал его кобуру, вытащил пистолет и прицелился в кожаный шлем. Выстрелил дважды. Шлем исчез. И тотчас из люка начало вытягивать наружу черный дым. Бронебойщики, видимо, все же залепили ему внутрь. Распахнулся верхний люк, и с башни на стерню кубарем скатился человек. Комбинезон на нем горел. Человек катался по земле и кричал так, как кричат в последние мгновения жизни. Ефрейтор Федотов ждал следующего. Но больше из танка не выскочил никто. Тогда он обрезал ножом кожаный ремешок, соединявший пистолет командира с его ремнем, сунул его за пазуху и потащил обмякшее тело младшего лейтенанта к окопам.
Третий танк тем временем миновал линию окопов на стыке взводов, прошелся вдоль траншеи и пошел к позиции «сорокапятки».
Глава двадцатая
Какой по счету это был снаряд, третий, четвертый или пятый, бронебойщик Колышкин уже не знал. Менять позицию было поздно. То, что танк засек их окоп и теперь добьет шестым или седьмым снарядом, стало очевидно. И Колышкин, глядя, как рухнул на колени и начал креститься в углу окопа его второй номер, уже смирился со своей гибелью. В конце концов он неплохо сегодня стрелял. Но танк, с которым он вступил в единоборство, сейчас покончит с ними и пойдет дальше. Почему не стреляют артиллеристы?
Когда они откопали друг друга и выглянули в поле, два танка горели напротив окопов третьего и четвертого взводов. От третьего остался только черный след на стерне. След пересекал линию окопов и уходил к опушке. Именно там стояло противотанковое орудие. Оно-то, как показалось бронебойщикам, и добило второй танк.
Потом они принялись разгребать землю, чтобы вытащить ружье, сброшенное на дно окопа во время обстрела. Но совсем рядом послышались команды на немецком языке. Брыкин встал во весь свой рост и начал стрелять из винтовки куда-то вдоль траншеи, где немцев не должно было быть. Расстреляв обойму, второй номер поставил винтовку в угол и устало сел рядом. Колышкин вначале не обратил на него внимание, продолжая разгребать землю. Но когда Брыкин уронил голову и тяжко выдохнул, увидел, что пуля попала ему прямо в грудь. Правая рука бойца сползла вниз, широкая ладонь легла на землю и раскрылась. Пальцы, почерневшие от копоти, еще какое-то время подрагивали.
Возня в траншее, куда только что стрелял Брыкин, продолжалась. Видимо, немцы, ворвавшись в окопы третьего взвода, устраивались на новом месте, а может, добивали прятавшихся в отводах бойцов лейтенанта Климкина.
