Многих перебили в первые же минуты боя. Два «максима» и «дегтярь» секли фронтальным и косоприцельным огнем. Пуля пробила Донцу руку. Но кость оказалась не задетой. Он пришпорил Серка и погнал его по лесной тропе назад. Конь нес как угорелый. Когда собрались на опушке спустя несколько часов, оказалось, что в живых от взвода осталось двенадцать человек, и те все были переранены по нескольку раз.
Почти весь сахар, который Донец получал по пайку, он отдавал коню. Более верного и надежного товарища, чем Серко, в Боевой группе Радовского, да и на всей войне, у Донца не было. Кого носил Серко до того, как попал в руки Донца? Должно быть, какого-нибудь командира. Такие кони в руки к простым кавалеристам не попадали. Донец это знал. Иногда, тоскуя по своим родным, он разговаривал со своим конем:
— Вот кончится война… А, Серко? И поедем мы с тобой ко мне на родину. В нашу станицу. На Дон… — И гладил коня по чуткой вздрагивающей шее, и спрашивал в самое ухо, шепотом: — А ты, случаем, сам-то, не с Дона ли? А, Серко? Может, мы земляки? Родня?
Седла висели рядом, у стены. Донец взял свое. Выложил из гнезда воротную жердь, вывел Серка, перекинул седло через мышастую спину. Часовой, стоявший возле крыльца, окликнул Донца. Донец махнул ему рукой и ничего не ответил.
— Ты куда собрался? Твои давно спят, — снова сказал часовой.
— Мои… — ответил он, не поднимая головы. — Мои, если живы, уже на ногах давно…
Он подтянул подпругу, перекинул через голову Серка повод и ловко вскочил в седло. Серко, почувствовав седока, нетерпеливо переступал передними ногами, шумно втягивал ноздрями морозный воздух. Донец повернул его в проулок, легко придавил шпорами. И Серко послушно стал набирать ход и вскоре пошел хорошей рысью. В конце проулка виднелось поле. За полем лес. Часовой снова окликнул. Послышались другие голоса.
— Донец! Назад!
Донец оглянулся. В проулке стояли двое. Радовский и начштаба Турчин.
— А, господа офицеры! — удивленно и зло крикнул он, резко развернул коня и поскакал прямо на них. — Вас-то мне и надо! — Он вытянул плетью Серка и тут же выхватил из ножен тяжелую драгунскую саблю.
Первым Донец решил рубить Радовского. Он и стоял ближе. А там, если не снимет его начштаба из пистолета, стрелок-то он хороший, развернуть коня и — его тоже. Эх, хорошо вышел под удар господин майор!.. Донец немного перегнулся вправо, ловя занесенным над головой клинком упругую струю воздуха. Эх, не впервой ему это было делать… Но майор оказался тоже ловким, он бросился под ноги коня. Серко испуганно шарахнулся в сторону, сбив и направление, и силу удара казака. Упруго, как короткая трассирующая очередь, пронеслась над головой Радовского тяжелая сабля. Конь ударил его ногой в плечо, и Радовский покатился по мерзлой, припорошенной колючим морозным снегом траве под нижнее прясло изгороди. Крикнул Турчин. А Донец уже скакал по улице вдоль дворов.
— Стой! Св-волочь!
Сухо щелкнули пистолетные выстрелы за спиной. «Черта с два ты меня теперь достанешь своей пукалкой», — засмеялся сквозь стиснутые зубы Донец.
— Иваныч, ты куда? — окликнул его со двора знакомый голос ротного кашевара, земляка Янушкина. — Эх, дурья башка!
— Гони, Серко! Неси, родимый! — И он, не жалея, подстегнул коня шпорами.
— Бондарь! К пулемету!
— Да это же взводный!
— Огонь! Приказываю!
Рослый казак лет тридцати двух выхватил из повозки пулемет Дегтярева, пристроил его на штакетнике, взвел затвор, прицелился и дал несколько очередей — две коротких, пристрелочных, а третью подлинней, уже уверенную, в восемь-десять патронов.
— Молодец, Бондарь! Только коня жаль…
— Э, да что ж теперь!.. Пропала голова, пропадай и шапка…
Через минуту к стрелявшим подбежал, хромая, Радовский:
— Не стрелять! Не стрелять!
— Поздно, Георгий Алексеевич. Дело сделано. — И Турчин неприязненно посмотрел на Радовского.
В поле, за изгородью, косо уходящей вниз, уже все было тихо. Только в снегу, не жалея копыт, бился о мерзлую землю смертельно раненный конь.
— Ты как стрелял? Зачем — в коня? Сволочь!
— Господин поручик приказ отдали, — испуганно оправдывался пулеметчик. — Я в середину корпуса стрелял. По всаднику. А в коня — по нечаянности…
— Что?! Что ты несешь, с-скотина!
Вперед выступил Турчин, перехватил занесенную руку Радовского.
— Возьмите себя в руки, Георгий Алексеевич, прошу вас.
Глава двадцать вторая
Они бежали по неглубокому сухому от ночного мороза снегу, стараясь подальше уйти от вырубок и дороги. Иванок остался там, позади. Он что-то задумал. Но Зинаида не могла рисковать ни своей жизнью, ни жизнью того, кого тащила за собой, крепко ухватив за руку. И теперь она старалась не думать об Иванке, оставшемся возле вырубок.
Мерзлые ветки кустарников хлестали по лицу, царапали руки. Зинаида уже не успевала отводить их. Они бежали напролом, куда глаза глядят, как бегут по лесу испуганные погоней звери. Но вскоре и она, и Прокопий, который все переносил молча, окончательно выбились из сил. Они выбежали в сосняк. Остановились. И повалились в черничник. Зинаида закрыла глаза. Мир, утративший черты реальности, страхи, мгновенно принявшие образы уродливых разноцветных предметов, — все это плавало и прыгало перед глазами. Ни на одном из них невозможно было сосредоточить внимание, ни один из них невозможно было разглядеть как следует и запомнить.
А тот, кто остался на вырубках, побежал к опушке. Но вскоре вынужден был замереть за ближайшей осиной. Потому что впереди, возле валунов, где прошлой зимой располагался один из заслонов отряда Курсанта, кто-то разговаривал. Иванок вскинул голову и по-звериному потянул морозный хрупкий воздух. В этом потоке запахов, которые все можно было разделить на запах снега, бересты, прелой листвы и осиновой коры, он тут же уловил запах немецкого табака. Значит, действуют все по той же схеме: выставили посты на дорогах, перекрыв все выходы из деревни. Иванок вдруг ощутил в себе сильный толчок, который содрогнул его изнутри забытой стихией мести. Эх, винтовки нет! Винтовку бы сейчас!.. Да я бы их!.. По одному…
Возле валунов топтались двое немцев. Серо-зеленые шинели и черные угловатые каски отчетливо виднелись на белом фоне поля. За плечами винтовки. Немцы о чем-то переговаривались, курили, посматривали в сторону деревни. Там уже все затихло. Видимо, ждали, что пост вот-вот снимут.
Но Иванка интересовали не немцы. Он наблюдал за тем, что происходило в деревне. Вскоре из оврага на школьную спортивную площадку, на которой виднелись футбольные ворота, выгнали небольшую группу людей. Так и есть, угоняют. Иванок насчитал в толпе человек двенадцать. Тут же подъехал закрытый брезентовым тентом тупоносый грузовик, и людей начали заталкивать в кузов. Снова послышались крики и вой. Их прекратили несколько одиночных выстрелов. Стреляли, скорее всего, для острастки. Сквозь крик и выстрелы Иванок явственно слышал голос сестры. Все в нем опять вздыбилось, напряглось, так что он готов был броситься через опушку, чтобы те двое, курившие возле валунов, не успели ничего и сообразить, и ухватить за глотку хотя бы одного из них. Нет, ничего не получится. Они подстрелят меня еще на опушке…
