продавленный двумя колеями, от которых пахло розово-гвоздично, остро и пряно, вообразился даже нежный хруст стеблей под триумфальным накатом автомобильных колёс...
...потом дома Шимек захлёбывался повестью о встрече папанинцев, и бабушка, деланно сокрушалась: “Эр рэд, унд эр рэд, унд эр рэд...” Кто бы знал, что эти “унд эр рэд” (“и он говорит” на идиш), “мишигинер”, “кецеле” и ещё два-три слова в адрес Шимека, только они и западут в его память камешками с могилы убитого языка и с бабушкиной могилы, затерянной в непроглядном среднеазиатском мареве... Там, в эвакуационном безвременьи, умирая от малярии и голода, она будет сокрушаться, что больше не сможет подсовывать внукам свой трёхсотграммовый хлебный паёк. (Она и через десятки лет выручит Шимека, когда при эмиграции в Израиль он сможет бдительной и тупой чиновнице доказать своё еврейство только задокументированным именем бабушки: Эстер-Рохл).
...Шимек захлёбывался, душа прыгала от восторга, потому что льдина, и полюс, и наш красный флаг на Полюсе, полярники в ледовом плену, ледокол “Красин” пробивается сквозь торосы, спасает отважных...
Через Северный полюс в Америку летят они, первые в мире - Чкалов, Байдуков, Беляков. За ними Громов, Данилин, Юмашев. Они все у Шимека на марках. Советские герои...
Выше всех, дальше всех, сильнее всех!!!
Наша армия кого хочешь победит. Ура! Ура! Ура!...
У Шимека на фото папа с двумя ромбами, боевой, крутогрудый, со знаком почётного чекиста.
Чекисты - герои, может, главнее даже военных. В кино “Ошибка инженера Кочина” чекист- следователь, всенародно обожаемый артист Жаров, разоблачал шпионов. И папа, наверно, тоже где-то ловит шпионов, воюет за нашу прекрасную страну.
...Папа Шимека воевал далеко-далеко, на Дальнем Востоке, на лесоповале, с лагерными вшами воевал, с цингой. Мама через бесконечное расстояние отчаянно, без надежды, что дойдёт, слала погибающему Абе витамины: чеснок, а иногда, одолев дороговизну, лимон.
13. ВОЙНА
В бессонных ночных квартирах всхлипывали в подушку жёны вырванных из жизни одесситов, а днём, припудрясь и улыбаясь, они мчались в ежедневных заботах по городу, и чёрные раструбы репродукторов с высоты уличных столбов оглушали их весёлым хрипом Утёсова: “Ах, Одесса, жемчужина у моря...”
Жизнь кипела, море сияло, круглилось волной, желтели пляжи, забитые загоревшими телами даже и по трудовым будням, а уж по воскресеньям...
В очередное воскресенье, летнее, раскалённое, тысячи одесских детей с утра изводили пап и мам в предвкушении пляжа, плавания, лепки песчаных замков, мороженого, волейбола, катания на лодке. В квартире Шимека посреди гомона сборов (“На море! Едем на море!”) появилась мама, успевшая сбегать на Привоз за двумя лимонами. Она вошла в столовую потерянно и вяло, опустилась на стул и уронила на скатерть, бело-золотую от крахмала и солнца, руки и лимоны, режуще жёлтые в жёлтом солнечном луче. Девочка с персиками с картины Серова... Лицо мамы, под собранными на голове тяжёлыми рыжими косами, белело безжизненно, глаза - в никуда.
- Женя, что случилось? - испуганно спросила бабушка.
Мама шевельнула бескровными губами: - Война...
И замолчала. И бабушка замолчала. Деда дома не было. Шимеку мелькнулось, что война - это здорово, играть в войну и то интересно, а тут взаправду... Но что-то больно мрачно молчали взрослые...
22 июня 1941 года. Жизнь сломалась.
То есть как это?.. Только что ведь сиял мир, только что подкрепила его дружба Сталина с Гитлером, на польской крови настоянная, но то чужая кровь, не наша, а наша, от “ежовщины”, вроде перестала литься, полегчало, “жить стало лучше, жить стало веселее”
Милечка про любовь, а взрослые... Только что пели-орали “Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим” - и здрасьте вам, вот он, фронт, всё ближе, и висят над Одессой немецкие бомбардировщики, на улицах громоздят баррикады, уходят мужчины на войну, и кто сумел - эвакуируется.
Сергей Сушон, тогда 13-летний (из интервью): “Незадолго перед войной заключили пакт о ненападении с Германией. В одесском порту стояли немецкие корабли с грузами для Германии: зерно, свинина и так далее. Прекратилась антифашистская пропаганда. С немцами дружба, а если что и вдруг война, то ведь как говорили? “Мы победим, через две недели поднимется за нас немецкий рабочий класс, будет революция в Германии, война кончится. Одессу вообще бомбить не будут, потому что в Одессе лучший в мире оперный театр”. И действительно месяц не бомбили, а через месяц началось.
Первые бомбы попали в наш двор, рядом с оперным театром, и мы увидели первого мёртвого, соседского дедушку”.
В Одессе, словно похеренной полосками бумаги, наклеенными на оконные стёкла (чтобы не лопались от взрывной волны), Шимек с мамой при первом налёте сбежали в бомбоубежище - подвал под домом, тесный от раскладушек и скамеек, от сидящих и лежащих на них жильцов. Тусклая желтизна лампочек, свисающих с потолка на грязных мятых перевитых электрошнурах, спёртость испарений и дыханий, детский плач и нервное молчание взрослых - уныние и страх... Мама после первого же самозаточения здесь объявила: “Ноги моей тут больше не будет! Чем погибать заваленными, уж лучше умереть на воздухе”.
У деда вообще и в мыслях не было бомбоубежища: ему да подчиняться каким-то воздушным босякам? Забиваться в крысиный подвал или, словно клопы, в “щели”? Название-то какое насекомое у этих дурацких ям, от осколков прикрытых сверху чем придётся! Бабушка, естественно, была всегда при деде. Они и не спускались со своего четвёртого этажа. Но дочь с внуком заставляли прятаться: кто ж ребёнком рискует?
Мама нашла выход: подворотня. Там пережидали бомбёжку все достаточно храбрые, чтобы стоять под бомбами, или слишком боящиеся оказаться под развалинами
Из архивов:[3]
УБИТЫ ПРИ БОМБЁЖКЕ
