В этот день гитлеровцы вышли, наконец, на штаб евреев. Бункер окружили, заблокировали все пять выходов: не выскользнуть, не выслать, как повелось, группу немцам в тыл. Чудес быть не могло - оставалось отстреливаться. Это боевики умели: как Струпу ни мечталось взять их живыми, немцы не могли даже приблизиться к бункеру. Тогда был пущен газ - одновременно во все пять входов. Тьма, удушье, хрипы... Последнее совещание боевиков, последнее решение: самоубийство. Начал Лейб Ротблат. Он застрелил мать, потом - себя.
Подождать бы Ротблату ровно два года - увидеть майское утро сорок пятого года, когда придет черед стреляться нацистам (ох, немногие будут стреляться). Но дым уже выворачивает глаза, желудок - у горла, скрежещут бронхи и смерть раздирает сердце и мать корчится в муках и в тяжелой тьме бункера вспыхивают зарницы древней Иудейской войны, крепость Масада, осажденные режут себя, чтобы не достаться римлянам...
Не дано Лейбу Ротблату подождать, не отпущено ему двух лет, ни даже двух часов, пока обнаружится еще один запасной выход и несколько человек, последние, кто оставался жив, успеют выбраться наружу и потерять сознание. Из подберут опоздавшие спасатели из Гвардии Людовой, которых приведет член БОЕ Симха Ратайзер с помощью поляков-рабочих канализационной сети Вацлава Следзневского и Чеслава Войцеховского. Они тридцать часов будут нести каналами отравленных Михала Ройзенфельда, Тосю Альтман, Иегуду Венгровера, Менахема Бейгельмана, чтобы дать им возможность позднее, в партизанской войне, погибнуть от рук немецких и польских фашистов.
А Ротблату не дождаться спасения.
Как не дождался Мордехай Анелевич.
Он родился в 1920 году в Варшаве. Обедневшая мелкобуржуазная семья, булыжники серого детства... Отрочество: частная гимназия - и левосионистская “Молодая гвардия”, стипендия за школьные успехи - и в семнадцать лет командование отрядом в схватках с погромщиками. Блистание отваги, умение драться руками и словом, дар вести за собой... 1939 год: оккупанты задавили Польшу. Анелевич пытается через Вильно бежать в Палестину, но возвращается в Варшаву, в гетто, где становится членом руководства “Молодой гвардии”. Ему все по плечу: сколачивать подпольную боевую организацию, выжить в тайной поездке по оккупированной стране, написать зажигательную листовку, внять доверию друга, сообразить тактику боя в гетто и любить Миру Фухрер и во главе налетчиков в масках отбить у полиции арестованного товарища - и в 22 года взять на себя командование БОЕ, в двадцать два года!
“Мариан”, “Ангелок”, “Малахи” - подпольные клички. А еще его называли душой БОЕ.
И вот душа вытряхнута из тела БОЕ, и лежит он, застрелившийся, несдавшийся, со всей своей молодостью, смелостью, твердостью, умом и обаянием лежит среди трупов в протравленном немцами подвале, уже бесконечно далеко от разожженного им огня, от верных его бойцов, от любимого его, погибающего его народа. Последним салютом ему взрываются бункера, поминальными свечами полыхают улицы и сказочной птицей из пепла гетто возносится в будущую жизнь имя его - Мордехай Анелевич, чтобы аукнуться в польских лесах именем еврейского партизанского отряда, чтобы откликнуться после войны названием улицы в родной его Варшаве.
Она, Варшава, не слишком охотно наградит место бывшего гетто еврейскими фамилиями, но все же придется ей, управляемой коммунистами, неподалеку от улицы Анелевича протянуть улицу Фондаминского, руководителя коммунистов гетто.
Незаурядное сочетание талантов Фондаминского - революционера, ученого, инженера - обеспечило ему возможность укрыться вместе с женой на “арийской” стороне. Фондаминские предпочли вести гетто в бой, воевать и погибнуть в тридцать три года - возраст Христа настиг Эфраима Фондаминского здесь же, на Милой 18. Он тоже не спасся отсюда, как не спаслись Ария Вильнер, Шия Шпанцер, Ривка Пасманик, Хаим Анкерман, Лейб Грузальц, как Мира Фухрер, Бер Браудо, Сара Загель, как почти все защитники штабного бункера.
Двадцать суток жгли они себя, воспламеняя гетто. Двадцать дней раб, с колен выпрямившись в рост, глядел в лицо мощнейшему врагу, и Голиаф содрогался от жалкой пращи Давида. Их короткие жизни стекли в эти двадцать суток, сгустились кроваво и застыли вечной памятью.
“Еврейский народ своим сопротивлением поражает мир. <...> Героические повстанцы варшавского гетто войдут в историю освободительных войн как пример неустрашимого мужества и отваги”, - чтобы эти слова появились в польской нелегальной газете “Гвардеец” в мае сорок третьего года, им потребовалось двадцать суток.
Тем, кто погиб прежде, - и того меньше. А иным путь в легенду пролег длиннее.
Радостный рапорт начальству об уничтожении штаба БОЕ Струп закончил обещанием “продолжать большую акцию до уничтожения последнего еврея”. Бессмертная программа! Но где он,
Мы жили. Обезглавленное, распыленное среди руин, забитое в черные провалы подвалов, восстание продолжалось. 8 и 9 мая усиленные отряды СС и украинские батальоны продолжали штурмовать гетто, 10-го польская полиция доносит, что евреи выползают из бункеров и открывают огонь. Но - надломилось: отмечен первый случай сдачи отряда из 59 человек.
А полсотни боевиков на Францишканской улице, узнав о гибели штаба, бросились искать выхода в новый бой, к партизанам. Две их разведгруппы пропали бесследно, наконец, третьей группе повезло связаться со спасателями, которые каналами возвращались от штабного бункера на Милой, неся на себе немногих уцелевших. Экспедиция свернула в сторону Францишканской, горечь опоздания на Милую, наверно, подхлестывала их. Каналами шириной меньше метра повели они с Францишканской пятьдесят человек. На шее - оружие, на спинах - раненые. Шли...
...шли...
...местами нечистоты по пояс...
...сверху, сбоку - вонючая слизь...
...брели...
...”Каждая минута длилась час, каждый час - день”, - вспомнит потом Герш Берлинский...
...они
шли
тридцать
часов.
Утром десятого мая они вышли на “арийской” стороне из люка на улице Простой. Их встречали бойцы Гвардии Людовой. Сотни варшавян из окон и подъездов наблюдали, как они, грязные, обессиленные, полуослепшие от света, ковыляли к грузовику. Шофер Станислав Тарчинский дал газ, и тридцать четыре боевика, среди них члены штаба БОЕ Берлинский, Эдельман и Ройзенфельд, отправились продолжать войну.
Пятнадцать человек выйти из люка не успели, потому что из-за окон следили за улицей разные глаза и как было не найтись охотнику сообщить немцам об еврейских фокусах на Простой. Немецкие солдаты и отряд латышей примчались немедля. Они заминировали люк и окружили его. Попытки гвардистов выручить осажденных не удавались. Терпение боевиков иссякло, они вышли сами. Не сдаваться - умирать в бою: но чего стоили последние пули горстки изможденных людей? Фашисты забросали выходящих гранатами. Были убиты Юрек Блонес, Адольф Хохберг, Шламек Шустер, Пнина Зандман - все пятнадцать...
В организации спасения евреев из гетто участвовали связные БОЕ. Двое, Юрек Золотов и Рысек Мосельман, погибли в этот же день на “арийской” стороне после боя с полицией в момент получения от польских подпольщиков оружия для гетто.
Гетто жаждало воевать, хотя почти все бункеры уже захлебнулись газами. После уличных боев, после борьбы под землей наступал третий и последний акт драмы: схватки среди развалин.
Огромное пепелище, разлом, разор, развал, остовы домов, обугленные деревья, зола, трупы - мертвое пространство. И ночами, едва немцы покидают гетто, - странная какая-то, призрачная жизнь.
...шевелится глыба в углу двора, открывает нору подвала, оттуда выскакивают оборванцы. Черные лица, щетина, блеск глаз, негромкий говор... В руках - оружие. Боевики. Их еще хватало после десятого мая, только в развалинах Валовой и Свентоерской бродило около пятисот повстанцев...
...базар среди руин, луна, тени, сделки: свечи за пистолет, объедки за патроны, спички на соль -
