Наутро семнадцатого мая польская полиция доносила: “Еврейские отряды выползают из-под земли и внезапно атакуют немцев”.
Пришлось эсэсовцам (суток не протекло!) вернуться в гетто. Вместе с полицией навалились: перекрыли все возможные источники питья, обнаруженные запасы воды отравили, продукты обливали мазутом. Чтобы тем, кто выглянет наверх, - только дымный воздух да крематорий, его здесь же наскоро соорудили. Все предусмотрели, кругом - смерть. И -
20 мая, рапорт полиции: “В гетто стрельба днем и ночью... сильные взрывы...”.
22-24 мая рапорт полиции за три дня: “Немецкие жандармы и СС несут кровавые потери и число погибших немцев очень велико”.
27 мая, польская подпольная газета “Новый день”: “Группа боевиков застрелила двух офицеров”.
28 мая, подпольная “Голос Варшавы”: “Несмотря на шестинедельный штурм с использованием всех видов оружия, несмотря на то, что сожжен целый район, несмотря на применение газов горстку защитников сломить не удалось. В отдельных пунктах борьба разгорелась заново”.
31 мая, доклад шефа безопасности Крюгера на совещании у Франка: “В Варшаве евреи продолжают нападения и убийства”.
1 июня, полиция: “Положение в гетто по-видимому ухудшилось” (накануне боевики среди бела дня атаковали немецкий конвой, ведущий на расстрел узников тюрьмы Павьяк; это вынудило немцев ввести в гетто броневики).
8 июня, “Голос Варшавы”, статья “Гетто борется”: “Горстка защитников еще действует”.
15 июня, информация разведки АК: “До сих пор на территории гетто находится значительное количество евреев, вооруженных и готовых защищаться”.
28 июня, немка из Варшавы жалуется полицейскому начальству в Берлине: “СС обещало очистить гетто за 3-4 дня, а между тем бои длятся уже 5 недель”.
Обидная для СС жалоба - так старались!
Жаловаться следовало на евреев.
На тех, в бункере дома 44 на Милой, их выдал предатель и, уложив его первой пулей, они потом стреляли в немцев, пока те не пустили в бункер газы.
На группу Шимона Кауфмана, которая 19 мая дала немцам последний на Милой бой.
На Захарию Артштейна, Исаака Блауштейна и Иосифа Фарбера (адъютанта Анелевича), собравших после 10 мая остатки разных повстанческих групп. Они держались в подвалах до конца мая, когда доносчики привели немцев. Боевики дрались недолго, но яростно, некоторые спаслись и позднее уничтожили предателей. Группа Артштейна, стремясь вырваться, добралась в начале июня до границы гетто, где в развалинах дома наткнулась на немцев. Артштейн, бесстрашный и умелый, по испытанному способу оставил часть группы биться в сожженном остове дома, а остальных повел в тыл нападавшим. Но голод отнял силы у боевиков: брошенные гранаты падали слишком близко. Все же полиция потеряла троих и отступила. У Артштейна полегли пятеро. Кажется, и сам он погиб в первых числах июня.
Жаловаться следовало на боевые группы портных, маляров, парикмахеров, пекарей, на сто пятьдесят евреев в большом подземелье на Лешно, которые в середине июня отбивались от украинских и латышских пулеметов, на группы рабочего Гершберга и инженера Даниэля Мошковича, на боевиков грузчика “Моше- большевика”, державшихся в районе Мурановской площади до пятого июня, когда большинство их пало в стычке с
полицией.
На удальцов Кленского, умиравших июньскими ночами в неуемных штурмах стены гетто и в конце концов с польской помощью выбившихся наружу.
На Шимона Меллона, чьи люди еще девятнадцатого мая внезапным ударом одолели немецкий отряд, вооруженный пулеметом. Повстанцы убили двух полицейских, захватили оружие. А в начале июля, когда уже догорали стычки в развалинах, немцы с песней маршируя по выморенному гетто, опять напоролись на выстрелы евреев Меллона; боевики отступили после боя.
На поразительно живучие группы, которые воевали 3 июля на Гусиной и Налевках, затем, сильно поредев, на развалинах улицы Заменгофа, 5 июля - в убежище на Валовой 11, позднее снова на Гусиной, в бункере дома 13 и еще 7 июля в руинах улицы Налевки.
Жаловаться следовало и на евреев, дравшихся на “арийской” стороне. Группа Арона Брыскина вырвалась из гетто двадцать седьмого мая. Сторож дома, где укрылись боевики, выдал их. В неистовой схватке немцы перебили почти всех. Так же, выданные польскими фашистами, погибли 19 июня бежавшие из гетто десять членов Еврейского Военного Союза во главе с командиром ЕВС Павлом Френкелем. В своем последнем бою они уничтожили четырех гитлеровцев.
Молниеносная гибель от пули, медлительное издыхание под завалами домов, голодный мор в пустыне руин, мука газовой отравы, вонючий захлеб в каналах, удушье подкопа - все смерти пройдя, прошибя, проползя, прорваться к жизни! И умереть...
За границами гетто в отчаянных схватках погибли и боевики Жигмунта Иглы и связной БОЕ Тобия Шейнгут (“Тадек”) вместе с укрывшим его поляком Стефаном Покропеком.
Спасающих, себя подставляющих, - было немного, предающих - куда больше. А в стороне стояли - без числа. Крепко стояли, крепче стены гетто. О ту безучастную каменность разбился Шмуль Зигельбойм.
Шмуль Зигельбойм сидел в Лондоне, вдали от Варшавы, в почти безопасной дали от огненных смерчей гетто. Из пролетарских низин поднялся он к руководству еврейской рабочей партии Бунд - путь от мальчика на побегушках до члена польского парламента. После оккупации Польши Зигельбойм работал в еврейском подполье, входил в Юденрат варшавского гетто, побывал заложником под арестом у гитлеровцев. На своем веку он вкусил и польского антисемитизма и немецкого отлаженного зла, и когда привелось ему в 1940 году вырваться в Лондон и оказаться представителем Бунда в эмигрантской польской Раде Народовой, его пронзительные глаза глядели на мир трезво: тоскливо, недоверчиво и твердо. За его спиной были брошенные на произвол невероятной судьбы варшавские евреи, впереди - собственная война за них.
Нота польского правительства союзным и нейтральным странам от третьего мая сорок первого года, брошюра “Дикость, какой не знала история”, документальная “Черная книга” об оккупации Польши - в переводах на разные языки они трубили миру об уничтожении евреев. Мир внимал и ахал от удивления. Но бушевала общая бойня, человечеству было не до евреев, их судьба, как обычно, оказывалась малозначащим эпизодом.
А из кровавого тумана Польши сообщениями подпольщиков АК, письмами бундовцев наплывали вести: в мае сорок второго - о лагере смерти в Хелмно, в сентябре - о массовом вывозе евреев в Треблинку. SOS летел и через океан: “Варшава-гетто. 13 января 1943 года. Центру, Стем [псевдоним Миколайчика, вице- премьера польского правительства]. С просьбой передать в Нью-Йорк, Стефану Визе, Гольдману [руководители американских еврейских организаций]. Сообщаем о величайшем злодеянии всех времен, об уничтожении более 3 000 000 евреев в Польше. Перед лицом угрозы гибели еще живущих 400 000 евреев просим: 1. Мести немцам. 2. Заставить немцев прекратить убийства. 3. Оружия для борьбы за нашу жизнь и нашу честь. 4. Связи через представителя в нейтральных странах. 5. Спасения путем обмена 10 000 детей. 6. 500 000 долларов для целей самообороны и помощи. Братья! Остатки евреев в Польше живут с убеждением, что в наистрашнейшие дни нашей истории вы не помогли нам. Отзовитесь. Это наше последнее обращение к вам. Еврейский народный комитет в Польше”.
Но не исполнялись ни первая, ни вторая, ни прочие просьбы. Никто не мстил немцам, убийства продолжались, детей не спасли, вместо полумиллиона долларов Варшава получила ничтожно мало, да и то слишком поздно, после гибели гетто, а оружия для евреев только и нашлось, что выцедили из себя варшавские ГЛ и АК.
Осенью сорок второго года связной АК Ян Карский (Козелевский) явился в Лондон доложить о положении в Польше. Перед отъездом из Варшавы Карский беседовал с еврейскими подпольщиками, побывал в гетто - живой контейнер ужаса прибыл в Лондон. Свой страшный багаж курьер АК добросовестно, по 14-15 часов в сутки вытряхивал в многочисленные уши. Он встречался с английскими интеллигентами и политиками, с Черчиллем, с писателями-членами ПЕН-клуба, он уламывал Уэллса и Артура
