Круглые даты – большая радость для всей нашей культурной общественности. Этот ноль на конце – завораживает. Он похож на восклицание пораженного англичанина: «О!..» Никому в голову не пришло отмечать 59-летие со дня образования Адыгейской автономной области. 60-летие – гуляли всенародно.
Круглая дата – это, Ян Борисович, повод для ваших знакомых и друзей сказать наконец все те хорошие слова, которых они ни разу не сказали вам в предшествующее время.
Вот и я мог бы сейчас начать расписывать ваши заслуги, отмечать вехи творчества и воскурять фимиам. И действительно, это же вам впервые пришло в голову экранизировать в нашей стране Чехова и Шекспира. Именно этот ваш пример и вдохновил других режиссеров, которые кинулись экранизировать уже настоящих членов Союза писателей – причем таким количеством серий, за которое вам, Ян Борисович, большое спасибо… А сколько новых актеров вывели вы на экран! Многих из них до сих пор не удается вывести оттуда. Что уж говорить о зрительской к вам любви! Буквально сегодня мы завалены письмами и телеграммами, и звонила только что группа девушек из Иванова – поздравляла с юбилеем и желала долгих лет жизни Мише Боярскому…
Я мог бы многое сказать. Тем более что сегодня нельзя обойтись без ругани – так же как вчера без славословий. И я с наслаждением вцепился бы в недостатки ваших картин. Прежде всего – мало эротики. В чем дело, Ян Борисович? Или, может быть, вас это не интересует? Вся страна волнуется – можно ли все- таки показать эту комсомолку без ватника или нет, а вам наплевать? Конечно, когда у вас эти безнравственные граф и графиня со своими улыбочками закрывают дверцу кареты, мы, думающие зрители, можем догадаться, что они там делают, но хотелось бы большей открытости. Дальше, где у вас в картинах наркоманы? Надо подумать, может быть, сделать новую редакцию, скажем, «Сильвы». Пускай, допустим, Эдвин колется. Или «Собака на сене». Может быть, это не просто сено, может быть, это травка, маки, конопля… Или давайте подумаем, сделаем оперетту про бомжей…
Я, повторяю, мог многое бы здесь сказать. Но мне не хочется прилюдно клясться вам в любви. Личные отношения мы выясним за кулисами. Что касается сегодняшнего праздника, то каким же может быть в нем мое участие?
Мне не хочется изменять себе и петь «Аллилуйя!».
Я хочу только сказать в этот день, что вижу перед собой человека, который обладает ясным взглядом, острым слухом, крепким рукопожатием и планами на будущее. То есть вы совершенно не изменились со времени последнего юбилея.
А это, гарантия того, что вы – в движении! И это уже совсем похоже на счастье, дорогой Ян Борисович!
Дай вам Бог!
Хаиту – 60
(19.03.99)
Дорогой Валерий!
Иногда я буду говорить о тебе в третьем лице – из чувства ложной торжественности. Вообще слегка склеротическое ощущение, что совсем недавно мы уже собирались здесь, в Москве, и был стол, и были наши друзья, и тогда тоже был твой юбилей. Это ощущение, которое интеллигентные люди могли бы назвать «дежа вю», но здесь только наши друзья.
Не будем выяснять, кто из нас первый придумал отмечать юбилей не только там, где не родился, но даже там, где не живешь. Важно, что ты оценил идею. Не все ли равно, на каком полустанке пить юбилейный кипяток, когда пункт назначения общий. Но при этом каждый из нас ползет туда своим путем, в одиночку. И поэтому такой кайф, когда наши маршруты пересекаются.
В точках пересечения изображение становится цветным, звук – объемным, все сказанное нами, считается мыслью, а всякая мысль – умной. Ибо каждая точка нашего пересечения неизбежно превращается в стол – наш дрейфующий стол, у которого туг же швартуются наши громко лысеющие друзья, наш вечнозеленый стол, за которым отсутствие легкомысленных девушек искупается присутствием женщин трудной судьбы.
Юлечка!
Я счастлив, что вижу: за эти годы твой взгляд на Валерия не изменился – взгляд привычного изумления его непониманием огромности ее превосходства. (Юлечка – единственная женщина в мире, которая призналась мне, что любит меня – но только когда я пьян, а трезвого терпит в ожидании, что рано или поздно я напьюсь. С годами любви все больше, ибо ждать ей приходится все меньше)
Я сбиваюсь на себя, потому что, уже трудно отделять. Потому что Хаит, как Париж, почти всегда со мной – почти, потому что иногда Хаит становится гражданином.
Прошлый год. В Одессе – выборы. Одесса в борьбе. Хаит – в Одессе. Это было жуткое зрелище Хаит с портфелем. Это было выше сострадания. На вопрос «который час?» он отвечал, Миша, если' победят те суки… На вопрос «а зачем портфель» он отвечал, Миша, эти тоже суки, но это наши суки, а те просто суки и больше ничего. Это формула всех наших выборов. И с-лава Богу, что любые суки, которых поддерживают такие люди, как Хаит, обречены.
Один философ сказал, что человек – это человек и его обстоятельства. Хаит честно тащит по жизни свой туго набитый обстоятельствами портфель. В этом портфеле – его Одесса, его Юля, его дети, для которых он сделал все что мог, – вплоть до того что их двое (будем считать эту цифру реальной). А еще в этом портфеле юмор.
Юмор Хаита – это не одесский юмор, и не юмор его любимого КВН. Потому что сегодня одесским юмором считается просто акцент, а юмором КВН – его недержание. А высший класс шутника – удержаться от шутки. Поэтому у Хаита юмор истинный. Если влезть к нему в кишки, то там часто гостит одиночество, и поэтому в его портфеле еще стихи, и поэтому ему так хочется иногда все послать и воспарить, но мешает портфель, полный ответственности – за детей и друзей, за поэзию и юмор, за море и мэрию, короче, за всю Одессу, и за тех сук, которые постоянно побеждают этих.
А все вместе – это уже не просто обстоятельства.
