Он смолк, задумался, то ли вспоминая прошлое, то ли ожидая, что скажет Нина.
— Ты поняла меня, внучка? — спросил он наконец.
— Да, поняла, — быстро ответила девушка.
— Так вот, возьми себя в руки, держись крепко, не принимай так близко к сердцу все, что увидишь и услышишь, а то ненадолго тебя хватит.
Разговор происходил в субботу, а через день, в понедельник, словно в подтверждение слов Ивана Михайловича, фашисты учинили в городе новое злодеяние. Приказали всем евреям — мужчинам — явиться с лопатами на работу, вывели их в лес и там расстреляли всех до единого, заставив перед тем выкопать для себя яму.
Лидия Леопольдовна всячески старалась оградить внучку от разговоров об этом чудовищном преступлении. Строго наказала Ивану Михайловичу не проговориться часом, предупредила соседей, знакомых. Но созданная вокруг Нины стена потаенности оказалась весьма зыбкой. Страшную новость на другой же день принес в дом Толя.
К удивлению Лидии Леопольдовны, Нина спокойно, во всяком случае внешне спокойно, выслушала брата. Она была поражена, но не испугалась, не ужаснулась, как в тот трагический день на Песчаной улице.
Расспросив Толю о происшедшей в лесу расправе, девушка побежала к деду, работавшему на огороде.
— Вы слышали, дедушка? — как-то очень тихо и напряженно спросила Нина. — Немцы расстреляли в лесу много людей.
— Кто тебе сказал? — не сразу откликнулся Иван Михайлович.
— Толя. Он был на улице и слышал, как женщины говорили об этом у колонки. Да и от ребят слышал… Что же теперь будет? Неужели никто не отомстит немцам за такое злодейство?
— Не знаю, — задумчиво ответил Иван Михайлович, — люди еще растеряны, не пришли в себя. А вот когда опомнится народ, тогда берегись фашисты! Загорится у них земля под ногами, дым столбом пойдет почище чем в восемнадцатом.
— Дедушка, — подсела к нему Нина, — расскажите, что тогда было в нашем городе, как боролись против немцев. Вы же многое знаете.
— Знать-то знаю, а рассказывать не мастак. Да и давно это было, разве все упомнишь?
— А вы вспомните…
Ей так хотелось услышать от деда увлекательный рассказ о героических подвигах партизан. Но Иван Михайлович был скуп на слова, рассказал только, как немцы вступили в Сновск и как потом формировалась дивизия Красной Армии под командованием Щорса.
Не то, не то хотелось ей услышать. Рассказанное дедом она знала из школьных уроков истории. В родном ее городе жил Щорс, он командовал первой украинской советской дивизией, освобождавшей Украину от немцев и петлюровцев. В тот год, когда она с родителями переехала в Сновск, об этом много говорили. Городу тогда и присвоили имя Щорса. Но какой была эта борьба, кто ее герои? Что они делали? Да, вот именно, что они делали, как собрались воедино, чтобы ударить по врагу, прогнать немцев с Украины, отомстить за погибших товарищей?
Слышала Нина как-то от ребят в школе, что о борьбе черниговских партизан против немцев в годы гражданской войны написаны книги, а читать их не довелось.
Кто же говорил ей об этих книгах, силится вспомнить Нина, как они называются?
Ее размышления прервала Ольга Осиповна, пришедшая проведать стариков и ребят.
Улучив момент, Нина спросила тетку, не знает ли она, какие книги написаны о борьбе против немецких оккупантов в восемнадцатом году.
— Много книг написано, — улыбнулась Ольга Осиповна.
— Таких, в которых рассказывается о Щорсе, о борьбе черниговских партизан?
— Всех сейчас не припомню, но, кажется, об этом есть в романе «Десну перешли батальоны» Алексея Десняка и еще в книге «Путь на Киев» Семена Скляренко.
— Вроде бы о книжке Десняка мне и рассказывал кто-то из ребят, да не припомню кто… Тетя Оля, вы не могли бы достать мне эту книжку?
— Я спрошу у знакомых, — пообещала Ольга Осиповна.
На другой день роман «Десну перешли батальоны» был в руках у Нины.
— Только никому не показывай, — предупредила Ольга Осиповна. — Хотя здесь и описаны давние события, но немцам не понравится любая книга о борьбе украинского народа против оккупантов.
Покормив и уложив Лялю спать, Нина забралась в крохотную каморку, куда редко заглядывали домашние, и углубилась в чтение. Она не отрывалась от книжки до вечера и потом, наскоро поужинав, сидела над ней до тех пор, пока не дочитала до конца. Роман приковал ее внимание, увлек живыми рассказами о людях, которые жили и боролись против немцев в восемнадцатом году близко от города Сновска, совсем рядом, в селе Боровичах.
VI
Зима 1941—1942 года выдалась лютая. В декабре разгулялись пронизывающие холодные ветры, били в лицо мелким колючим снегом.
В такую-то непогоду зашел к Ивану Михайловичу нежданный гость, Василий Григорьевич Анапрейчик, муж подруги Ларисы Ивановны. Еще перед войной он вместе с семьей переехал в Киев, и потому его появление в Щорсе удивило Ивана Михайловича.
— Из окружения или из концлагеря к нам? — холодно поинтересовался дед.
— Из окружения.
— А жена в Киеве или эвакуировалась?
— Не знаю, хочу пробраться туда, да опасаюсь без документов. Киев не Щорс, там без документов не повернешься.
— Конечно, — согласился старик и замолчал.
Анапрейчик немного выждал, затем сказал:
— Мне говорили, что незадолго до войны Лариса Ивановна серьезно захворала и выехала в Ленинград на лечение. Что, она там и осталась?
— В том-то и дело, что не знаем, как она там, да и там ли вообще. Может, вывезли куда-нибудь…
— А из больницы она писала вам?
— А как же, писала.
— И когда было последнее письмо?
— В конце августа.
— Тогда вряд ли вывезли. В конце августа немцы прорвались к Шлиссельбургу и завершили окружение Ленинграда.
В комнате наступила долгая, гнетущая тишина.
Нина взглянула в окно и, увидев знакомую фигуру, подошла к дверям.
— Тетя Оля идет, — сказала она, обращаясь к домашним и гостю.
Ольга Осиповна вошла раскрасневшаяся от мороза, возбужденная.
— Здоровеньки булы!
— Здравствуйте! — прогудел среди общих приветствий густой бас Анапрейчика.
— О-о! Кого я вижу! — обрадовалась Ольга Осиповна. — Василий Григорьевич, какими судьбами?
— Трудными судьбами, милая Ольга Осиповна. — Анапрейчик поднялся и шагнул ей навстречу.
Нине показалось, что он тоже обрадовался этой встрече, как-то даже особенно обрадовался.
— А вы, я вижу, не горюете, бодры, веселы, — сказал Анапрейчик, улыбаясь.
— А что даст нам кручина. Грустью обуха не перешибешь.
