обиду.
– Есть и другие достоинства у мужей, кроме очей и ласк. Это хорошо, что веришь, что умеешь верить. Но подумай и о том, что сказал тебе я: Божейко твой, если бы он был не отроком, а зрелым мужем, и тогда бы не смог возвратиться оттуда, куда запроторил его Хильбудий. Разве Миловида не слышала: всех наших поселян вывезли на далекие чужинские торги, туда, где продают на каторгу, в рабство! А из рабства возврата нет. На Божейку наденут цепи, прикуют к галере, заставят грести столько, сколько суждено ему жить.
– Тогда… тогда и мне не будет жизни.
X
Стал ли воевода Вепр таким бдительным после всего, что случилось на земле Тиверской, или сторожа случайно заметили княжескую лодью и предупредили его, только не успели мореплаватели и Стрибожьего камня пройти, а к пристанищу на Днестре уже спешила снаряженная воеводой челядь. Спешил и сам воевода в окружении конников.
– Князь Волот и послы возвращаются из ромеев, – говорили любопытным, и непонятно, чего больше было в этих объяснениях: желаемой радости или предчувствия беды. Ездили же не в гости к ромейскому императору, горе погнало за моря и князя, и мужей государственных. А добились ли чего-нибудь?
Паруса уже были спущены, лодья шла на веслах, поэтому и ползла против течения, словно рак по дну.
– Есть ли среди мужей князь? – спрашивали старшие младших. – Видите ли князя?
– Вроде есть.
Тиверцы становились оживленней, лица их прояснялись.
– С прибытием, князь! С благополучным возвращением, мужи государственные, все, кто вернулся в родные земли. Как плавалось?..
– Хвала богам, вернулись здоровы. А что земля? Что слышно в земле Тиверской?
– Кроме прошлых, посеянных татями печалей, никакого другого горя или урона земле Тиверской не нанесено. Все спокойно, князь.
– Спаси бог за добрые вести.
Ратные люди подали князю и послам концы, челядь направилась к лодье, чтобы вместе с воинами, которые были с князем, навести там порядок.
– Тебе тоже велено идти с нами, – сказали Миловиде.
Девушка не противилась, молча сошла на берег, молча последовала за челядью. Вот только в походке не было ни радости, ни бодрости. Такая печаль лежала на лице, словно не ее вызволили из полона и привезли в родную землю, – она стала пленницей тиверского князя, а значит, и тиверцев.
Сдержанным был и князь Волот. Вепр заметил это и ухитрился стать поближе к своему побратиму и повелителю.
– Вижу, не многого добились?
– Кроме обещания прислать послов договориться о возмещении убытков, о добрососедстве, ничего утешительного не везем от ромеев.
– От них и нечего было ждать чего-то другого. – Вепр помолчал, потом добавил: – А я тоже не очень утешу тебя, княже.
– Как это?
– На земле, в Черне, на самом деле все в порядке, а вот очаг твой не обошла беда.
– Что-нибудь с Малкой?
– Да нет. Малка жива-здорова. С Богданкой приключилась беда.
Волот натянул поводья и остановил Вороного.
– Что с Богданкой? Что с ним могло случиться? Упал с коня, покалечился?
– Этого, хвала богам, не случилось! С глазами плохо.
Волот посмотрел пристально.
– И очень плохо?
– Точно не знаю. Златеница будто бы поразила их.
Князь видел, что воевода не все говорит, да и самому не хотелось допытываться при людях. Тронул коня. А сердце, чувствовал, защемило и уже не отпускало. Шутка ли: Богданко, единственный сын, единственная надежда, ослаб на глаза! Что же будет, если болезнь опасная, если предупреждение воеводы – намек на то, что должен быть мужественным.
Пришпорить бы сейчас коня, полететь вихрем в Черн – к жене и сыну. Но нет, не может князь уподобляться поселянину, у которого собственное чадо – вершина забот, всему начало и всему конец. И терпел, пока добирались до дому, а приехав, первым делом позаботился, чтобы гостям было удобно и уютно у его очага. И только избавившись от хлопот, как от вериг, предстал перед Малкой и обратил к ней тревожный взгляд: что случилось и как случилось?
Малка, обессиленная заботами и страхом перед болезнью сына, тем, что не сдержала данного мужу обещания, упала перед ним на колени и прижалась, плача, к ногам.
– Негоже, княгиня, – решительно поднял он ее, – так низко падать. Говори, что с Богданкой?
– Несчастье, княже, – простонала, захлебываясь слезами. – Он… ослеп!
