Соседи считали Петру Вагнер послушной дочерью, но бесцветной, лишенной особых интересов и увлечений. Ее отец был юристом, членом городского совета от правящей Христианско-демократической партии.
Будучи студенткой, Петра трогательно заботилась о парализованных больных, считалась необыкновенно чувствительной. Она мечтала посвятить себя больным детям, подыскала работу в приюте для неполноценных детей.
— Когда же все это началось? — расспрашивала её Кристи.
У Петры был школьный друг, начитанный марксист. Однажды он привел её в молодежную коммуну, где жили одни хиппи. Тихой и домашней Петре понравилось в коммуне. Здесь все было иначе, чем дома, свободно и легко. Нравы свободные, спали кто с кем хотел, тут же без скандалов и ревности менялись партнерами. Курили марихуану, устраивали концерты, ходили на митинги.
Очень здорово было сознавать, что как женщина она по-настоящему эмансипирована, что она может какие-то вещи делать лучше, чем мужчины. Но уже через несколько месяцев ей стало скучно. Деятельная по натуре, Петра решила помогать членам боевой революционной организации «Революционные ячейки», которые отбывали срок в тюрьме.
Она примкнула к комитету «Красная помощь». Лозунг у этих ребят был заманчивый: разрушай все, что разрушает тебя.
Члены комитета переписывались с заключенными, и из этих писем, из-за тюремной цензуры выдержанных в отвлеченно-теоретическом ключе, она многое узнала. Письма критиковали её за размытость позиции и требовали определенности: или полностью поддерживай «Революционные ячейки», или отойди в сторону.
Петра постепенно втянулась в эту работу: подготовка адвокатов для процессов над террористами, сбор пожертвований, обработка писем заключенных, которые они пересылали друг другу через адвокатов.
К письмам в тюрьму прикладывались наиболее интересные статьи из прессы, рецензии и списки новых книг. Заключенные всегда спрашивали, кто именно готовит им такие информационные пакеты. Между заключенными и новичками возникало прямое общение и начинался процесс обучения революционной теории.
Заключенные требовали дисциплины и обязательности, давали советы, настаивали на том, чтобы Петра и другие читали определенные книги и писали им отчеты.
С утра в комитете «Красной помощи» изучались свежие газеты и делались ксерокопии для заключенных, писались им письма. Около полудня приходили курьеры с вещами, которые следовало передать в тюрьму. В течение часа они спешно паковали все посылки, и адвокаты отправлялись в тюрьму.
После обеда шли политические и организационные дискуссии. Когда возвращались адвокаты, они приносили последние указания заключенных. Письма были исчерканы красным карандашом, заключенные вели себя как школьные учителя.
Половина комитета тут же начинала выполнять указания, добывая все необходимое — от джинсов до радиоприемников. Другая — изучала теоретические советы заключенных.
Вечером в комитете устанавливалась атмосфера коммуны: они перетащили туда матрасы и проигрыватели, курили марихуану, спорили и любили друг друга.
Работа делала жизнь осмысленной, открывала перед ними определенное политическое будущее. Помимо всего прочего, возникало ощущение принадлежности к авангарду борьбы за справедливое дело. Петре нравилась дисциплина, необходимость подчиняться приказам — все то, что ещё недавно она напрочь отвергала.
Она попала в компанию молодых женщин, которым завидовала, потому что они обрели уверенность в себе, они знали, как вести себя на людях, их уважали потому, что они участвовали в этой деятельности. Они стали её идеалом, Петра пошла за ними…
Через много лет ей придет в голову одна мысль: если бы в юности она встретила других людей, которые произвели бы на неё столь же сильное впечатление, она пошла бы за ними.
Если бы она встретила мужчину, который полюбил бы её и хотел семьи, детей, она отказалась бы от политической борьбы. В то время у неё не было собственного мнения.
Но она встретила людей, которые вовлекли её в эту борьбу. Ей, попросту говоря, не хватало уверенности в себе…
По вечерам они часто говорили о том, что, только уйдя в подполье и ведя вооруженную борьбу, можно жить в этой стране. Великая цель избавляла от разочарований повседневной жизни.
Положение заключенных её очень трогало: она представляла себе пытаемых, униженных людей в звуконепроницаемых одиночках, где тюремщики пытаются сломать их волю научно разработанными методами.
Заключенные устроили голодовку, и один из них оказался настолько упрямым, что умер.
В немецком уголовном праве записано, что решение о принудительном питании фактически зависит от медиков. Там указано, что к принудительному питанию не прибегают до тех пор, пока «можно исходить из того, что заключенный голодает по собственной воле. За исключением случаев, когда возникает острая опасность для его жизни».
Как показало вскрытие, уже за два дня до смерти у него наступили вызванные длительным голоданием неустранимые нарушения функции спинного мозга. Заключенный ещё сохранял возможность свободного волеизъявления, но шансов выжить у него уже не было.
При росте в один метр восемьдесят три сантиметра на смертном одре он весил всего тридцать девять килограммов. Его смерть была поворотным событием, которое привело Петру к решению взяться за оружие. Она впервые увидела смерть так близко и чувствовала себя морально сопричастной, потому что не смогла предотвратить эту смерть.
Они все чувствовали себя виновными, потому что не могли спасти товарища.
Голодовка, закончившаяся трагически, показала ей всю беспомощность простого человека перед властью. Она поняла: бессмысленно противостоять этой системе в белых перчатках, больше нет места рефлексиям, она должна взяться за оружие.
В её жизни наступил период, когда она ещё не ушла в подполье сама, но уже начала практически помогать террористам. Это был билет в подполье.
Время, которое человек проводит в роли помощника, позволяет ему приготовиться к нелегальной жизни. Но это ещё и проверка. Только тот, кто выдержал проверку и доказал способность быть городским партизаном, принимался в группу.
Лучшей проверкой считалось участие в вооруженном ограблении банка, потому что замаскированный полицейский агент никогда на это не пойдет. Но Петру приняли сразу, без испытания.
С группой её свел молодой человек по имени Гюнтер. Он несколько раз упоминал, что связан с одной подпольной группой. Такая откровенность означала, что он в Петре уверен…
Это был момент, когда все решили, что больше никто из членов «Революционных ячеек» не умрет в заключении, что всех арестованных и осужденных надо освобождать из тюрьмы любыми средствами. Стали создавать подпольную структуру для проведения боевых операций. Гюнтер сообщил о Петре людям, которые находились в подполье. Они-то и должны были решить, брать её или нет.
Они настороженно относились к тем, кто без приглашения, по собственной инициативе пытался вступить с ними в контакт. Но Гюнтер был проверенным человеком.
Старшее поколение террористов разработало строгую схему беседы с новичком. Люди в масках, которые разговаривали с Петрой Вагнер в полутемной комнате, знали, что первая встреча с сочувствующим является решающей. Им важно было в первом же разговоре оценить степень её решимости идти до конца, волю к сопротивлению, её способности и возможности.
Может ли она сделать то, что от неё захотят? Готова ли и в состоянии ли она физически перенести арест, суд и заключение, если её когда-нибудь поймает полиция?
Ей сразу все объяснили: чего от неё хотят, какому риску она отныне будет подвергаться, какие меры предосторожности ей придется соблюдать.
Петре говорили, что от соблюдения правил безопасности зависят её собственная жизнь и жизнь других членов группы, что она нуждается в самодисциплине. И одновременно ей внушали, что её потребности, надежды, ожидания могут быть реализованы только при участии в подпольной работе.
