— Ну-ну. Тут я тебе не товарищ.
— Уходишь, что ли?
— Посижу просто. Вдруг ты позвонишь, а тебя тут задушат.
— Ага. Ну сиди.
Зверев набрал номер.
— Я слушаю, — сказала Гражина…
Через тридцать минут Хохряков вышел из квартиры, спустился вниз. Мгновенно подъехавший «Москвич» красного цвета с заляпанными грязью номерами забрал его.
Хозяин
Когда стало известно, что лучшая певица всех времен и народов Емельянова намерена петь в Петербурге, уверенная, что ни один волос не упадет с ее парика, общественность пришла в ужас. Если бы она решила проделать этот смертельный номер одна, существовала вероятность, что народная любовь, оставшаяся в близком прошлом, не заржавела и ни у кого не поднимется рука на Анну Глебовну. Все же те, кто истлевал сейчас в дорогих гробах, были в полной мере попсой — порождением времени. На песнях же Анны Глебовны выросло уже два поколения. Но певица решила вывести под пули, бомбы и отравленные иглы, под электрошок или чего там они придумают в следующий раз, жуткие и бескомпромиссные палачи и судьи, всю семью. Красавца с кошачьей физиономией, дочь свою Сабину, мужа ее с голосом кастрата — Кислякова и его брата, уважаемого саксофониста Васильевича, усатого и благодушного. Емельянова обратилась к стране по телевизору, со страниц газет и модных журналов. Она обратилась к нации, к душам и совести, объявила, что изменить свое решение ее не заставит ничто. Ждали запрета президента. И не дождались. Губернатор города попробовал вмешаться, тогда Емельянова обратилась в суд и встретила там понимание. Никакого чрезвычайного положения не было. Просто стихли голоса в эфире. Будто вырубили музыкальную шарманку с чертиками, приплясывающими на пружинках в такт музыке.
Выступать она собиралась в проклятом месте. В «Праздничном». Вначале решили было все же перенести концерт в СКК, но администрация комплекса стала проделывать такие телодвижения и маневры, дабы не допустить самоубийственный концерт на свою территорию, что певица дрогнула. Тем более что после исчезновения Хохрякова через туннель слабых мест во дворце не осталось, а мероприятия по безопасности предполагались беспрецедентные. И государство должно было наконец вернуть себе потерянный престиж и ответить за царское слово.
Сама Емельянова никаких подметных писем не получала, но вся ее семья была осчастливлена манифестом. Теперь безопасностью семьи занималось Главное разведывательное управление и сводная группа безопасности из таких структур, о существовании которых обычно узнают после успешных переворотов или по прошествии десятилетий после произошедших событий.
Анна Глебовна и породила в принципе всю эту бесталанную и шумную компанию плясунов и горлопанов. Они прожили сыто и ненатужно последний десяток лет, повидали мир, обросли жирком и вальяжностью. Счастливый котоподобный муж Емельяновой, неплохой, наверное, мужик, по слухам, сломался и уговаривал супругу бежать из страны. Она была непреклонна.
— Юра, зайди.
Зверев знал, зачем его вызывают наверх. Он давно готовился к этому разговору, ждал его и страшился. Зверев Юрий Иванович являлся сейчас преступником, спасшим с места преступления убийцу, вошедшим в сговор с подпольной организацией, имеющей целью, кажется, изменение общественно- политического строя, и оказал ей немалое содействие. Такие вот образовывались пироги.
— Заходи, Юра. Чаю хочешь?
— Хочу, — просто ответил Зверев.
— С сухариками будешь?
— С горчичными?
— Лучше, Юра! Лучше! Ванильные с изюмом. Не ожидал?
— Не мог предполагать и во сне.
— Тебе с сахаром?
— Нет. Без сахара и покрепче…
Зверев пил чай, рассматривал кабинет начальника, кушал сухарики. Потом отряхнул крошки с рук.
— Ну, рассказывай, Юра. Как личная жизнь? Не женился опять?
— Нет. Зарплата не позволяет.
— Ладно тебе.
— Нет. Я серьезно.
— Ну и я серьезно. А что дамочка твоя, корреспондентка?
— Отследили?
— Юра. Это же секрет полишинеля.
— Я и слова-то такого не знаю.
— Я тебя предостеречь, Юра, хочу. Не пара она тебе.
— Я ее досье смотрел. Ничего предосудительного.
— Я не о том, Юра. Ты человек государственный. Тебе другая нужна. Соратница. Хочешь, приказом назначу?
— Вы зачем вызвали-то?
— Да вот за этим самым. Ты место для свиданий как-то неудачно выбираешь. Аккурат возле туннеля для террористов.
— Совпадение. А кто же нас видел?
— Юра, нашлись люди. Видели. Вот только воркование ваше не услышали. Аппаратура оказалась неисправной. Или помехи какие-то. Шум в эфире. Что скажешь?
— ФСБ?
— Какая тебе, Юра, разница? То «Б» или другое.
— И что теперь?
— Да ничего. Вот только зачем ты торчал возле этой будки в момент преступления? И почему так быстро уехал? И главное дело, с кем?
Зверев смотрел мимо генерала. Окно было плотно занавешено тяжелыми бархатными портьерами бордового цвета. Они чуть колыхались от потока воздуха. Значит, плохо окно заклеено. Поддувает.
— Я вывез Хохрякова.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что сейчас только что сказал?
— Отдаю.
— Так. Во-первых, откуда ты узнал о туннеле? Во-вторых, где сейчас Хохряков?
— О туннеле я узнал из оперативной проработки от Гражины Никодимовны Стручок. Где сейчас Хохряков, сказать не могу. Я его отпустил.
— Юра, может быть, ты сухариков переел?
— Я его отпустил.
— Зачем?
— Чтобы выйти на контакт с преступниками. Таким было условие.
— Так. И что же? Вышел?
— Вышел. Мой человек сейчас у них.
— Что за человек?
— Проходивший по делу об ограблении одного акционерного общества, а также свидетелем по пулковскому убийству.
— Так. Как его?
— Пуляев.
— И что же? Он так и пошел?
