главным воротам.
В полночь Зверев решился. Была все же мертвая зона — между двумя часовыми с правого крыла, там, где близко подходили к оградительной сетке осины и темнела дренажная канава…
Работа делает свободным
Чтобы оказаться сейчас здесь, Звереву пришлось встретиться несколько ранее с разными и непохожими людьми. А в местах каких…
Судя по рассказам Пуляева, старику было свойственно постоянство, и потому Зверев решил искать его подле легендарной «Соломинки». Давно остыли печи и перебрались в другие места повара. Там, где спали пасынки судьбы, там, где они гостили, ныне фирма «Винт» собирала и ремонтировала компьютеры. Ничего не напоминало о стрельбе и казусах. Казалось, прошла целая вечность с того дня, как боевой яд пятисот летней давности уложил сытыми мордами дуэт-варьете на столик ресторана в Пулкове, а труп-фантом привел его сюда, в трущобную разливочную. Зверев словно бы вернулся к местам своей юности.
Хоттабыч благодаря своей внешности оказался личностью узнаваемой. Обитатели дома, располагавшиеся в его фасаде, частенько видели старика. Сказали, что он и спал теперь на чердаке, благо отопительный сезон уже начался, а температура воздуха еще позволяла разглядывать звезды сквозь раскрытые слуховые окна. Отапливался только фасад, но в доме, старом, не реставрировавшемся, должна была сохраниться система обратного розлива, то есть по периметру всего чердака проходила горячая труба, из которой вода уже растекалась по стоякам. Они были в большинстве заглушены, лишь несколько еще жили, позволяя последним обитателям дома — бизнесменам-вертунам, бандитам, музыкантам и художникам — делать свою, нужную только им, работу во времена скорбные и жуткие.
Зверев поднялся на чердак в восемнадцать тридцать и начал обход помещения против часовой стрелки. После того как «Соломинка» уплыла по течению и исчезли блюстители порядка в лице Кузи и его подручных, всякие чистки помещений и расчистки мусора прекратились. Свободное пространство стало зарастать всевозможным хламом, который возникал как бы ниоткуда, словно мох или плесень, тянул свои мохнатые, с бутылочными осколками вместо ногтей, лапы, подминал ими железо и дерево, чтобы со временем сожрать утончившиеся капилляры жизни, сломать ее защитные переборки.
Следы человеческого существования находились везде, и однажды даже топот ног, спасающихся от неизвестного человека, который мог быть кем угодно, различил Зверев.
Чужие взгляды он чувствовал постоянно. Завершив круг, он хотел было уже спускаться и продолжить поиск по другим возможным адресам, когда боковым зрением увидел огонек, качнувшийся отсвет, всего лишь тень пламени. То, что он считал монолитной кирпичной стеной, вещью в себе, мимо которой проходил уже дважды, имело все же изъян. Зверев просунул руку в нишу, не почувствовал сопротивления, и щит деревянный, скрывавший вход, вернее лаз какой-то, подался. Опустившись, словно пытаясь отжаться на ладонях, Зверев, рискуя порезать их или проколоть, втащил свое тело внутрь, за стену.
Старик был здесь. Он устроился на славу.
Руки у него явно росли откуда нужно. Из реек он сколотил рамки в человеческий рост, натянул на них полиэтилен и там, где его не хватило, приладил картон, причем сшил все это проволокой. Таким образом он разгородил себе двухкомнатную стайку, как для скотины, но на этом сходство с фермой заканчивалось. Хоттабыч притащил откуда-то целый палас, побитый временем, но еще совершенно «функциональный». Лежанка его, сооруженная на настоящей панцирной сетке, поставленной на чурбачки, застеленная ветхим, но чистым тряпьем — а Зверев не ощущал не то что аммиачного запаха, но даже просто несвежего, — внушала искреннее уважение к тому муравьиному труду, который был вложен в дело обустройства и уюта. Хоттабыч на своем волшебном примусе готовил ужин. В продуктовом ящике он держал пакеты супа, бульонные кубики и какие-то початые баночки, в другом сундучке — сковороду и кастрюльку.
— Привет тебе от господина Пуляева, дед.
— Привет, — астматически крякнул Хоттабыч.
— Можно, посижу тут?
— Сиди.
— Дед, выпить нету. Бананы будешь?
— Бананы? — продолжал не понимать ситуацию старик.
— Ну да, бананы. Вот, апельсин еще могу. Остальные нужны самому.
— Я вот советские супы надыбал. По штуке триста. Все сорта. На Сенном.
— Да ты что! Сенной дело знает. Я сам там частенько отовариваюсь.
Это было правдой. С тех пор как Зверев самостоятельно начал вести свое хозяйство, он прекрасно знал эту надежду и сладость неимущих — оптовые ларьки на бывшей площади Мира.
— Может, все-таки за водкой сходить?
— Сходи, — махнул бородой, которую можно было смело счесть рождественским фарсом, старик.
— А может, ты сходишь? Мне бы не светиться лишний раз. А я бы за примусом приглядел.
— А чего не сходить.
— На-ка, дед. И ветчины китайской купи. Я там видал в ларьке. И лука зеленого свежего. Вот тебе полтинник. Сдачу себе оставь. Пуляев велел тебе помочь чем смогу.
— Помогай. Как звать-то?
— Зови Витькой, дед.
— Ты, Витек, приглядывай. Примус у меня с прибабахом.
Хоттабыч вернулся быстро, запыхавшись слегка и от того прокашливаясь.
— Я баночной взял. Дрянь, конечно, но не отравишься. Вот. Лимонную и смородиновую.
— А тебя разве, дед, отравить можно?
— А чем я хуже тебя? Пришел в гости, так не груби.
— Какая же это грубость? Вот и суп готов. Овощной, с макаронами. Ветчину — туда или на хлеб?
— Конечно, на хлеб. Что мы, свиньи, что ли?
— Нет, конечно.
— Ну, я разливаю. Ты извини, я сразу люблю.
Хоттабыч вылил половину баночки в жестяную кружку, протянул Звереву. Себе же налил в баночку из-под майонеза. Раскрыл еще одну жестянку и долил до верха.
— Тебе добавить?
— Нет. Я понемногу.
Хоттабыч выпил не торопясь, макнул лук в коробок с солью, повеселел. Для Зверева у него нашлась чистая тарелка.
— Кузнецовский фарфор.
— Правда, что ли? — усомнился Зверев.
— Переверни и посмотри.
— Действительно. Не страшно тебе с таким добром спать тут?
— Чего бояться? Я у себя дома.
— А зимой куда пойдешь?
— Есть места.
— А к Пуляеву не хочешь?
— Там работать надо. Работы я не боюсь, а без водки не могу. Хотя и деньги у вас там хорошие.
— Да я не с ним работаю. Мы с ним недавно просто виделись.
— И чего ж ты на торфах не остался? Там, говорят, курорт.
— У меня своя цель в жизни.
— Вот то-то. Ну, каков суп?
— Суп знатный.
— Я его и при большевиках любил.
— А Айболита любила?
