пальцами приподнял бочку, отодвинул, протиснулся весь. Чисто и пусто. Метрах в пятидесяти столовая. От нее до штаба еще сто метров, но уже по открытой местности. Вот тогда будет страшно. Но столовую тоже нужно вычистить.
Он дернул дверь черного хода, ту, что вела на кухню. Дверь была открыта. Глубоко вдохнув и выдохнув, он, как шериф в американском фильме, шагнул в помещение, широко расставив ноги и двумя руками держа пистолет. Никого. Чистота, порядок, свет горит — и никого. Плита теплая. Ужин готовили недавно господам офицерам. Интересно, кто? Кастрюли вымыты. Съедено все без остатка. Хлеб — вот он. И тушенка. Стоят банки. И капуста на столе. Три вилки… Полуянов пощупал рукой чайник, убедился, что он не очень горячий, попил из носика.
Осторожно выглянул через раздаточное окошко в столовую. И там свет горит. И там никого. Ну и славно. Вышел через главные двери и спокойно так, не прячась, пошел себе к штабу. Пойди, узнай ночью, кто там идет. Может, солдат до ветру.
Горит свет в окнах штаба. Ходить вокруг и заглядывать — безумие. Нужно входить и стрелять. Полуянов дергает дверь, опять, по-американски, вламывается в коридор. Свет. И никого. Первая дверь. На себя. Ствол вперед. Никого. Что-то недоброе шевельнулось в извилинах жадного убийцы своих товарищей и командиров. Но тут же он загнал это недоуменное предчувствие подальше. Еще одна комната, а там и оружейная. Это слева. А справа — столик, еще правей — тупик с туалетом. Так и нужно дальше двигаться. Ничего не пропуская.
Полуянов обошел весь штаб, пнул дверь стальную с замком ригельным. За ней — оружие. Да не то, что требуется. То, что в бункере, стоит всей этой комнаты. И полковника с капитаном в придачу. А если они уже продали? Быть этого не может. Они сейчас на дно легли. Соображают, что дальше делать. Коли расстрел его покрыли, значит, пойдут до конца. Ноги будут делать или попробуют отбрехаться. Или откупиться. Скажи такое кому лет десять назад, с хохоту бы передохли.
Оставались котельная, казармы и боксы. Кочегар пусть живет. Он и не высунется. А интересно, как они с ним поступили? Да никак. Спал он себе и ничего не видел. Для вольнонаемного такая работа — рай. Закроют часть — конец котельному промыслу. Никаких тут поселков, никаких подсобных хозяйств.
Если бы Полуянов решил зачищать казарму, он бы уже вернулся из мира иллюзий на грешную землю. В казарме его ждали. Но он прежде отправился к боксам. И никого там не обнаружил. И это ему уже не понравилось. Горели фонари у входа, висел на столбе телефон — и никого. Тогда он все же решил идти к казарме. Решил не оставлять в тылу никого.
— Руки вверх, сучонок! — Это как из-под земли появился полковник Адомашин. Автомат на пузе, палец на курке. А капитан — вот он. Выходит из-за боксика. Тоже во всеоружии. Все, что ли?
Гранату эту он давно приберег. Носил с собой все эти дни, даже в садоводство. Она на ремне висит, на колечке, под кителем. Сдергивай, бросай и падай. Только вот не успеть. Раскроит капитан снизу доверху. Лучше бы в «челноки»…
Полковник первым подошел, ствол в спину ткнул, зашарил левой рукой по кителю, нащупал пистолет, полез за ним. Капитан так бы не оплошал. Локтем подбросил Полуянов ствол, повалился одновременно, так, чтобы прикрыться от капитана полковником, гранату сдернул, секунду держал в руке, пока перекатывался, — и полковнику под ноги, а сам броском вправо, еще перекатился, закрыл голову и, едва схлынул жар упругой ударной волны и прошелестели рядом осколки, побежал. А капитан — вон он, сбит с ног, но жив, автомат нашаривает. Через забор Полуянов перескочил уже под пулями. Но опять повезло.
Задыхаясь, проскочил пять верст, по пути заклиная тех, что в «КамАЗе», подождать, ведь полковник убит, капитан ранен, и теперь они легко навалятся и доделают дело. Вот он, «камазик». Не ушел. И мужики здесь.
— Мужики, заводите двигатель! К части! Двое там только. Двое малолеток. Задушим!
— Тебе деньги дали, мужик?
— Дали. Скорей! Нужно быстро!
— А ты дело не сделал? Опять шум, стрельба. Ты уж извини. Верни-ка аванец.
— Как? А ракеты?
— Деньги с собой?
— Нет, — соврал он.
— Тем хуже.
Одна пуля раскроила ему череп, другая вошла в сердце. Этого было достаточно. Потом его обыскали, забрали паспорт и деньги. И все. Нет никакого «камазика». Как не было.
Через час появились Бухтояров и Елсуков, осмотрелись, потом уложили тело Полуянова в брезент, завернули и увезли…
— А вот теперь всем нужно разбегаться, — подвел итоги последней кампании капитан Елсуков.
— Не разбегаться, а отступать на заранее подготовленные позиции, — ответил Бухтояров.
— И конечно же вместе с ракетами.
— Нам, Коля, нужна только одна. Мы же не собираемся воевать. Установка на ходу?
— Если бы так. А если бы на ходу, то что ты имеешь предложить?
— Есть у меня хутор один на примете. Километрах в ста двадцати от города. Стало быть, в сорока отсюда. Час ходу. Там коровник. Габариты впишутся. Там она побудет до часа «X». И когда же Анна Глебовна дает концерт?
— Через десять дней.
— Нужно хотя бы две имитации пуска. Один я не потяну.
— Возьмешь Офицера с Пуляевым.
— Это невозможно. Нам тогда человек сто народа нужно с танками. Кстати, автоматы возьмем.
— А мне теперь все равно под расстрел идти. Не отмажешься. У меня двадцать стволов подотчетных. Патронов три ящика.
— Вот это мы заберем на остров. Чтобы продержаться хоть немного.
— Думаешь, найдут?
— А тут и искать нечего. Если Зверев на нас вышел, то следует и других ждать.
— И что Зверев?
— Да ничего. Ждет меня на базе. Для ужина. Или для пикника. Черт его знает.
— Именно что черт.
— База — это не аксиома. Наше дело создавать базы, терять базы, пустить ракету, воткнуть иглу с цианидом или написать письмецо. Но все это должно сложиться в четкий рисунок, как стеклышки в калейдоскопе. И тогда вместо бурых осколков и наплывов увидим прекрасный витраж.
— Меня твоя образная речь временами утомляет.
— Хорош у нас сценарий?
— Однако грузиться нужно. Покупатели-то полуяновские вернуться могут. Тогда не устоим.
— Тогда бери Офицера и Пуляева и машину делайте. Две ракеты заберем. Две порежем автогеном. Искалечим. Боевую часть демонтируем до состояния хаоса. Твой-то «камазик» грузовой на ходу?
— Этот бегает.
— Ну вот. Хорошо бы ночью выйти.
— Выйдем.
Конец семьи Анны Емельяновой
Время шло, Бухтояров не возвращался, концерт Емельяновой был назначен на послезавтра.
Никто не тронул личных вещей Зверева, никто не покушался на его собственность и свободу. В принципе он мог бы, умудрившись, покинуть бункер. Как-то переплыть протоку — она неширокая, потом следующую, там деревья, и так потихоньку отогреваться, двигаться, и если не подохнуть, то в некотором
