горячую не вытерпишь. Взял с полочки шампунь, именно тот, который каждый час предлагали купить по ящику, вдруг озлился и забросил флакон куда-то в угол, а мылиться стал советским мылом „Лесное“. Надел банную рукавицу, растерся. В Риге должны были прямехонько в сауну. Дерябин решил не идти. Опять будет свинство. Что касается Вальки, то она куражилась и лгала. Ей нравилась такая жизнь, балык из вырезки и ликеры из ларьков. А про реставрацию социализма она начинала бредить только тогда, когда хотела досадить Дерябину. Газеты ему подбрасывала с толковыми статейками, где как дважды два доказывалась бесславная кончина химер дядюшки Сэма и предсказывалась расплата за глумление над Родиной. Дерябин и сам подозревал, за кем будет победа. Еще Валька знала про Таньку, Выйдя из ванной, он обнаружил, что в квартире он один. Тогда он обрадовался и открыл бар. Водки оставалось граммов сто семьдесят. Он вылил ее всю в фужер, прошел на кухню, открыл холодильник. И там было как-то пустовато. Тогда он очистил луковицу, порезал ее, отмахнул хлебушка от буханки, опять открыл холодильник, достал полбатона сервелата, кетчуп, выпил водку, откусил колбасы, потом лука, набрал воды в кофейник и поставил на газ. До круиза оставалось пять часов, как и до полуночи.
Стоя у окна с кофейной чашкой, Дерябин смотрел на дома и небо. Начинался снегопад. Снег был сухой, редкий, почти не колышимый ветром, но к ночи обещал усилиться. В Риге сейчас шли финские марки, и Дерябин, допив кофе, решил разобраться со своей валютой. При удачном стечении можно наварить побольше, чем на зеленых. Были у него и немецкие марки. Пересчитал, разделил, кое-что в бумажник, остальные спрятал понадеж-ней. В сумку положил костюм, рубашек пять штук, бритву, чушь там всякую. Бутылку, шоколадку. Оставалось еще время, и он посмотрел фильм по телевизору. До вокзала — двадцать минут ногами. В одиннадцать он вышел из дома.
— Дерябину наше, капиталистическое!
— Тем же концом. А где поезд?
— Поезд будет, Дерябин. Будет поезд, будет и шеф. Ты только посмотри, до чего он веселый человек! — И сослуживец качнул головой. „Привет участникам бизнес-круиза“ — красовался прямо на здании вокзала кумачовый лозунг. Был и другой, на виадуке, — „Маякам капитализма — счастливого пути“. А на том месте, где Должно было быть название станции, шеф водрузил рекламу сигарет „Техас“.
— Видишь, Дерябин, что может сделать компетентность и коммуникабельность? Я представляю, что нас ждет в эшелоне. Ха-ха-ха. Говорят, в вагон-ресторан поваров из „Центрального“ наняли. Там всякое еще. Душ будет.
— Душ-то каким образом?
— Все, Дерябин, в наших силах. Твоя-то где?
— Валька-то? Придет к полуночи. Глаза выцарапывать.
— Не бери в голову.
Танька не показывалась. Как и договорились, она в последний миг нырнет быстренько в вагон. В крайний, в другой. А потом уже к Дерябину.
Шеф был большим затейником и сейчас, выстроив компашку на перроне, готовился появиться из тьмы и снега на подножке первого вагона. Сами же вагоны, стилизованные под агитпоезд достопамятных лет, но наполненные новым внутренним и внешним содержанием, гостеприимно распахнут свои двери и скоро понесутся, застучат, запоют… Это время пришло для побед и свершений. Время — вперед!
Снегопад сгустился, как раствор соли в колбе, а свет, падающий с недоуменного неба, свет от фонарей и окон станции, свет колеблющийся и странный, превратил пространство, обозримое и живое, в кристалл, бесконечный и мертвый…
…Около полуночи бабы замерли. Они стояли под снегом, снег шелестел и засыпал их, но они и двигаться перестали, и наконец дежурный махнул фонарем, и эшелон вкатился на первый путь, украшенный символикой капитализма. Дилер, попирающий красного монстра, брокер, держащий голубя мира, и так далее. Вагоны были подобраны новехонькие, блестели краской, на подножке первого вагона стоял мужик, сытая ряха с кавказским рогом в руке. Время от времени он из рога отпивал. Локомотив необыкновенный и огромный. А потом мужик стал озираться дико и неприятно. На подножках всех вагонов стояли девки- проводницы в кокошниках и сарафанах, и на дверях каждого вагона лозунги „Добро пожаловать в райский эшелон“. Окна вагонов освещены, и звучит громкая музыка.
— Вы что, рехнулись? Что за маскарад-то? Крутокруто, а где Дерябин? — заверещал шеф, но стал замолкать, подниматься по ступенькам. Над затемненным зданием вокзала не было транспарантов, праздничных лоскутков, развешанных час назад за хорошие бабки, не было рекламы сигарет „Техас“, а кровавился лозунг „Смерть фашизму!“, и товарищ Сталин гневно и мудро смотрел на него сквозь призму снега. Еще не веря в то, что это не ответная мистификация подельников, не очередной аттракцион, он глянул на череду ларьков, Поставленных недавно слева от станции. Но ларьков не было, а были водонапорная башня, танк Т-34 с пушкой вдоль путей и медленно, медленно приближающийся мужичок с жезлом, а за ним бойцы, и уже оружие сбрасывается с плеч…
— Трогай! Трогай! Сука! Атас! Полный вперед! Гони, падло!!!
Поезд рванул по открытой ветке, и высокий одновременный плач рванулся вслед. Но уже повернулся вокруг оси магический кристалл, и поглощаемый временем состав мигнул яркими окнами, и будто бы разбилось застуженное стеклышко, и нет ничего. Пустые рельсы, а еще — небо и снег.
…Капитан Стрыгин находился теперь у здания станции, переменив обойму, пригибаясь слегка, готовый упасть и откатиться в сторону, а потом вскочить и повиснуть на вагонной лесенке и в один бросок — в тамбуре…
— Ты гляди, шеф совсем из ума выжил. Ряженых нанял. Гляди, во всех окнах бритые и с гармошками. Сам-то где?
— Где начальник станции? — проникновенно спросил у Дерябина Стрыгин, поскольку Дерябин оказался в тот миг между ним и зданием.
— А хрен его знает. Чего ему тут делать?
— А почему светомаскировки нет? Кто старший по команде? Что за маскарад?
— Дядя, — сказал в ответ Дерябин, — шеф-то где? Грузиться или нет?
— Документы, — потребовал Стрыгин.
— А, это пожалуйста.
Капитан получил из рук в руки паспорт в кожаной обложке, где еще не утвержденный, но милый сердцу герб с двуглавым орлом, скипетром и державой. Раскрыл, а в паспорт вложена валюта. И немецкие марки сверху. Стрыгин, осторожно закрывая корочки одной рукой, другой будто бы стал вытирать пот со лба, а паспорт, даже ничего в нем не прочитав и не рассмотрев толком, стал 5 класть в карман.
— Отдай-ка, — протянул руку Дерябин, и тут Стрыгин выстрелил ему в живот и, качнувшись влево, вправо, пригнувшись, побежал к подножке своего вагона. Машинист уже тронул состав. Автоматчики, прыгая по вагонам, падали на пол по ходу движения и, ожидая очередей фашистского десанта, который, несомненно, захватил станцию, готовились принять бой, возможно последний. Но уже разворачивался магический кристалл.
Дерябин лежал на спине, пуля уютно устроилась где-то там, внутри, снег прекратился, и ему было тепло и спокойно. Не было Таньки, не было Вальки, не было документа, удостоверяющего личность, и не было смешных бумажек, обещавших так много, но исчезнувших в кармане шинели его палача. Хорошо было Дерябину. Потому что никакого шефа тоже не было, а железнодорожный путь был совершенно пуст, насколько это можно было видеть».
— Рассказ про Ивана написал Дерябин.
— Ну, слава Богу. А вот…
— Больше я ничего не должен был сказать. Я работу сделал.
— Сделали, да поздно. Вы еще денег хотите?
— Уходи, Щапов. Видишь, елочка, паштет, водка. Ты водки выпей, проводи…
— Мне еще дел много надо сделать в этом году. Да и тебе тоже.
— Дерябин. Всё.
— Через месяц после твоего исчезновения Дерябин продал свою квартиру в Либаве, переехал в Пыталово, где занялся коммерцией. Еще через три месяца он был застрелен из пистолета «ТТ» при попытке проникнуть в военный эшелон. Дело военная прокуратура закрыла.
— Какие сейчас «ТТ». А что, нет Дерябушки?
