После того как я считала месяцы, недели, дни, теперь я считаю часы. Остался последний, самый главный час: 16.30, Орли.
Я увидела его издали: спортивная сумка на плече, уверенная походка. Я впервые вижу его свободным, я целую его в первый раз. В одну щеку, в другую. Мое сердце готово разорваться.
— Мне надо вернуться к семи. Что будем делать? У нас всего два часа.
У нас всего два часа до его возвращения в тюрьму.
— Ко мне?
— Если хочешь.
Вдвоем в такси, прижавшись плечом к плечу, вдвоем в лифте, какое чудо! Я ищу ключи и извиняюсь.
— У меня здесь так себе и немного шумно. Вдвоем на одном диване.
— Я могу позвонить?
Он забавляется с автоответчиком, включает и выключает телевизор, куда-то несколько раз звонит.
— Не сердись на меня, мне здесь все любопытно. После стольких лет тюрьмы мне многие предметы сегодня не известны. Забавно, что можно управлять телевизором на расстоянии.
Вдвоем на диване. Он развлекается, а я дрожу. Он наклоняется, старается наклонить меня, у него солнечная улыбка и солнечный акцент.
— Ну, так что будем делать теперь? У нас как раз хватит времени, чтобы обняться, правда?
Его поцелуй, словно электрический ток, пронзает меня. Я ждала его три года. Такой же шок у меня от его прикосновения. Если бы он только знал, что я впервые переживаю подобные эмоции, что это мой первый настоящий флирт…
— Пора, Мод.
Я провожаю человека, которого люблю, в тюрьму. Мы держимся за руки, он проведет эту ночь в тюрьме, а я — на своем диване, где мы не занимались любовью. Пока еще нет.
Я оставляю его на углу улицы, поворачиваюсь и ухожу со слезами на глазах. Всю ночь я не спала. Это я, на самом деле? Я его трогала, целовала, он мне принадлежал, моя бессонница сохраняет его запах. Наконец приходит некоторое успокоение.
Сегодня прекрасный день, я в одиночестве отмечаю два праздника: одиннадцать лет со дня моей операции и его освобождение. Это самый прекрасный и самый длинный день в моей жизни. Я знаю, что сегодня утром он совсем выходит из тюрьмы. Ожидание — это беспокойное удовольствие первой встречи. Меня беспокоит все: лицо, тело, словно он никогда меня не видел. Три года очищения, любви издалека, целомудрия вынужденного и добровольного превратили нас в жениха и невесту из прошлых времен. Трель звонка отдается в моем сердце.
Он рассказывает о суматохе последних часов. Он отдал свои вещи тем, кто остался, — таков обычай. Он дождался, пока откроется камера, забрал часы, бумажник, костюм и ремень, которые ему больше не годятся. Он говорит:
— До сих пор мне не надо было принимать никаких решений. Надо мной не висела никакая ответственность, десять лет пустоты, когда я только выполнял чужие приказания, а вот сегодня начинается моя настоящая неволя.
Нет, это моя жизнь начинается сегодня. Целый час вместе, первый час настоящей свободы. Он вскоре уйдет, улетит, он уедет в свой солнечный край устраивать наше будущее.
Я закрываю глаза и мысленно стараюсь себе представить это безумное счастье: я занимаюсь с ним любовью, именно с ним я занимаюсь любовью…
Все мировые теории о сексе и об удовольствиях, связанных с ним, ничто по сравнению с любовью, с настоящей любовью, той, которая рождается в мозгу и потом разливается по всему телу, а не наоборот.
Наслаждение у меня в сознании. Сегодня я по-настоящему переживаю то, на что надеялась одиннадцать лет назад, когда стала женщиной на операционном столе. Оказывается, все это было для него.
Он говорит смущенно:
— Ты знаешь, я немного отвык…
Но быстрота, с какой он это сделал, для меня еще один подарок. Он провел годы без женщин, и вот со мной вновь смог удовлетворить свое нетерпеливое желание.
Небольшая тревога, от которой я хочу скорей избавиться. Он что-то заметил, какую-то деталь, наверное, сухость — я ничего не могу с ней поделать. Мой половой орган не может реагировать как настоящее влагалище женщины. Я вновь повторяю свою полуправду-полуложь, надеясь, что он поймет и что мое объяснение останется как бы нашим паролем.
Но он об этом даже не думает, его самолет улетает через час.
— Мы все организуем, дай мне немного времени. Мне нужно три-четыре месяца, чтобы снова быть в седле. Ты будешь каждую неделю получать от меня известия — или открытку, или звонок, даю слово.
Быстрые сборы. Прижавшись к нему, я шепчу:
— Я поеду за тобой на край света… Последний поцелуй.
Моя радуга начинает блекнуть. Проходит первая неделя — ничего. Наверное, у него не было времени, а может быть, денег, в общем, его можно понять и простить.
Проходит вторая неделя, опять ничего.
Только бы его неприятности не осложнились! Я знаю, что он должен заплатить большие налоги, таково было условие его освобождения, но вот и третья неделя прошла, и опять ничего.
На этот раз я начинаю звонить друзьям, пытаясь его разыскать. Я обзваниваю весь Марсель — никаких новостей.
В моей радуге почти не осталось цветов… Но он не может так со мной поступить, это просто невозможно. После трех лет ожидания, после всех обещаний… Я его люблю, и он это знает. Без него мне одиноко. У меня больше нет профессии, поскольку адвокатура отказалась от меня. Денег нет, но и любви нет.
Я не хочу в это верить, что-то произошло, он вернется, он позвонит и скажет мне со своим смешным акцентом: «У меня были трудности, Мод». Он странно произносит мое имя.
Подруги меня утешают. Фанни из Марселя с присущим ей здравым смыслом заявляет: «Не порти себе кровь, моя дорогая. Человеку, вышедшему из тюрьмы, нужен простор».
Надо есть, но у меня пропал аппетит, надо спать, но у меня бессонница. Я похудела от тоски. Я ждала так долго, так долго, что прошла уже осень, прошла зима, наступил новый год.
14 января. Моя радуга стала черной.
Я хватаю трубку и слышу, как дрожит мой голос:
— Это ты? Я кричу:
— Ты меня бросил?
Он, похоже, удивлен. По-настоящему удивлен моим исступленным отчаянием.
— Послушай, Мод. В тюрьме все видится иначе… Сейчас я оказался на свободе, для меня это был шок, я размышлял всю неделю…
— О чем же?
— Понимаешь, мне нужно задать тебе один вопрос… я должен знать…
— Что? Что ты хочешь знать? Давай, спрашивай.
— Ты транссексуал?
Я чуть не падаю. Трубка выскальзывает у меня из рук. Я ее подхватываю, чтобы не упала. Только бы аппарат не разбился, только бы не прервался разговор.
— Алло?
— Я слушаю…
— Я… Я же тебе объяснила, что у меня был врожденный порок и у меня не хватает половины…
Я больше не могу, сказать ему правду я не в состоянии, я его очень люблю, но он имеет право на правду, а не на ложь.
— Это называется гермафродитизм, Франки… Я тяжело дышу в трубку, мой голос прерывается.
