Ему не терпелось показать другу свой подарок.
— Лучше посмотри, что у меня есть. — И он распахнул перед изумленным Клементе деревянную коробку, демонстрируя карандаши.
— Какие красивые! — поразился Клементе, наслаждаясь необычным зрелищем.
— А это не просто карандаши, — с видом знатока объяснил Ивецио. — Если намочить кончик, они рисуют как краски, и можно делать картины вроде тех, что вешают на стену.
Маленький крестьянин, одетый победней и вымытый похуже, чем хозяйские дети, потерял дар речи, увидев перед собой великолепную радугу красок. Так же потряс Клементе дирижабль, пролетевший однажды над «Фаворитой». Разноцветные карандаши и дирижабль — две диковины, недоступные ему. От одного вида этих чудес Клементе испытывал неизъяснимое наслаждение.
Дворняжка Лилин прыгала вокруг, высунув на жаре язык и громко дыша. А Клементе любовался подарками без всякой зависти; он искренне радовался счастью маленьких хозяев, почтивших его своей дружбой. Особенно радовался он счастью Розы.
— Оно тебе так идет! — сказал мальчик, держась на почтительном удалении и от девочки, и от ожерелья. — Точно для тебя и делалось…
И в эту минуту Клементе захотелось навсегда остаться рядом с Розой, расти с ней вместе, чтобы ловить в ее глазах отблеск мимолетного счастья.
Глава 2
— Да, красивое ожерелье, красивое… — произнесла Алина, держа украшение большим и указательным пальцем правой руки и взвешивая его ладонью левой.
Окна на верхнем этаже хозяйского дома были открыты, и в комнату проникали золотой свет заката и зеленоватые отблески наступавших сумерек.
— Да, мама, — ответила Роза.
Она настороженно смотрела на мать снизу вверх и теребила пальцами шелковую ленточку в косе. Зачем мама велела снять ожерелье и отдать ей?
— Очень красивое, — повторила женщина.
Холодная улыбка появилась на ярких губах Алины.
— Но оно тебе не подходит! — закончила мать.
Розу словно холодной водой обдали.
— Но Анджело его привез мне! — выкрикнула девочка, забыв и об уважении к матери, и о хороших манерах.
— Конечно, Анджело его привез тебе, — продолжала мать, — но ты его носить не можешь. Понятно?
Алина говорила холодным уверенным тоном.
У девочки даже дыхание перехватило, сердечко ее едва не вырвалось из груди.
— Почему? — чуть слышным голосом спросила Роза и затрясла головой.
Алина повертела в длинных изящных пальцах серебряный бутончик.
— Ты еще ребенок, — произнесла мать, унижая девочку, почувствовавшую себя женщиной, — а приличные дети не носят ожерелий и браслетов… Если бы ты была девушкой… девушка, может, и надела бы такое украшение… А в твоем возрасте не следует и мечтать о подобных глупостях.
Матери хотелось, чтобы дочь почувствовала свою вину. Она подержала ожерелье на ладони, а потом сжала его в кулак, чтобы невинный взгляд ребенка и коснуться не мог этого искушения.
Роза с силой дернула себя за темную густую косу, стараясь причинить боль, но ничего не почувствовала. От слов матери она оцепенела.
— Ожерелье — мое! — решительно заявила девочка.
— Да, конечно, — успокоила ее Алина, — но, пока ты не выросла, надо быть скромной, иначе вырастешь дурной женщиной, и Христос огорчится. Ты же не хочешь этого?
Роза, конечно, не хотела делать больно Христу, но почему Христос всемогущий позволял обижать Розу? Почему он, такой добрый, ничего не делал, чтобы помешать свершиться ужасной несправедливости? Она огляделась вокруг — как бы устроить все так, чтобы и Христа не обижать, и сокровище свое сохранить?
Мать и дочь стояли в комнатке Розы: пол из обожженной глины, голые балки потолка, беленые стены. Обстановка отличалась спартанской простотой: железная кроватка у стены, напротив окна комод, на нем — керосиновая лампа; сундук для одежды, плетеный соломенный стул и железная подставка с кувшином и миской из белой майолики.
Роза еще не привыкла к комнатке, куда ее перевели прошлой весной. Раньше она вместе с Ивецио спала в комнате родителей, а теперь их разделили. Кончилось раннее детство, и Роза впервые познала одиночество, Ивецио же пришлось устроиться в спальне у Пьера Луиджи. Детям расставаться не хотелось, но пришлось подчиниться решению родителей. Роза, оказавшись одна, страдала больше; ей было бы легче, останься у нее ожерелье.
Взгляд девочки упал на шкатулку темной кожи, стоявшую на сундуке. Там, на желтой атласной подкладке, хранились образки святых, четки из перламутровых бусин и молитвенник с золотым обрезом, который девочка брала по воскресеньям на мессу, хотя читать еще не умела.
— Хорошо, мама, — согласилась Роза, выбирая меньшее из зол, — я положу ожерелье в шкатулку и не буду надевать, пока не вырасту.
Девочка протянула ручку, ожидая, что мать отдаст ей сокровище. Алина Дуньяни улыбнулась, и девочка прочла в серых материнских глазах новую угрозу.
— Нет, мы сделаем лучше, — сказала Алина.
— Как? — спросила Роза.
— Надо обрадовать Христа, — продолжала мать.
— Правда? — удивилась девочка.
— Если поступишь, как я скажу, Христос в небе возрадуется и поможет тебе держаться подальше от мирских искушений.
Алина говорила медоточивым тоном, но дочь уловила в ее словах коварный посвист змеи, что собирается ужалить.
— Так что мне делать? — настороженно спросила Роза.
— Сегодня вечером, как только кончится служба, ты подаришь ожерелье Мадонне, — торжествующе произнесла мать.
Алина опустила в широкий карман фартука украшение и большими шагами вышла из комнаты. Роза стояла потрясенная.
Ошеломленная, девочка застыла, перед глазами ее встал лик Христа в терновом венце: он улыбался, потому что Роза преподнесла ожерелье Мадонне. Но эта картина сразу же показалась Розе фальшивой. Она бросилась в коридор и бегом догнала мать, еще не успевшую спуститься в кухню. Девочка потянула Алину за подол юбки.
— Зачем? Зачем? — со слезами на глазах простонала Роза.
— Затем, чтобы отблагодарить Мадонну. Она позволила Анджело вернуться домой живым и здоровым, — ответила Алина. — Разве это не причина для благодарности?
Роза вернулась к себе, кинулась на постель и в отчаянии разрыдалась.
«Oh clemens, oh pia, oh dulcis virgo Maria!»
Последние слова гимна «Salve Regina», пропетые хором в заключение молебна, разнеслись в благоухающем вечернем воздухе. Умолкли последние цикады, и завели стрекотание первые кузнечики.
Все обитатели «Фавориты» стояли по двое вдоль посыпанной щебнем садовой дорожки перед статуей Мадонны в голубом плаще, раскинувшей руки с выражением смиренной скорби и жертвенности. Ноги Богоматери попирали гранитный шар, который обвивал змей, символ мирового греха.
