которая тебе выпала.
Я неуверенно покачала головой.
— Почему ты решила так, мама?
— У тебя есть способности, хватка и чутье, — убеждала она. — К тому же ты не забыла наверняка унижений, которые испытала за эти годы. — Ее красивое лицо неожиданно сделалось жестким.
— Ты хочешь сказать, что мы сможем отомстить семье Монтальдо? — невыразительным голосом спросила я.
В знак отрицания мать медленно покачала головой.
— Что касается меня, то судьба уже позаботилась об этом, — задумчиво сказала она. — Ты ведь знаешь, что вскоре после того, как Эдисон Монтальдо восстановил свое издательство, он был сражен инфарктом. А вот Эстер с ее больным сердцем, благодаря операции по пересадке клапана, которую ей сделали в Хьюстоне, наоборот, поправила свое здоровье. Нет, не о мщении я думаю. Я счастлива, что ты, моя маленькая Арлет, отныне богатая и могущественная женщина. Другого мне и не надо, — удовлетворенно заключила она.
— Я и понятия не имею, что такое чувствовать себя богатой и могущественной, — призналась я.
— Делай все, что захочешь, — посоветовала мать. — Начни с начала.
— А каким должно быть начало? — робко заметила я.
— Самое простое. Ты должна вступить в контакт с Овидием Декроли. Он в Женеве. Можешь позвонить ему в любой момент. Хоть сейчас, — подсказала она, довольная, что в состоянии мне помочь.
Овидий Декроли. Еще одно имя которое выплывало из прошлого. Я прекрасно помнила этого швейцарского юриста. Сухое и довольно угрюмое лицо со сверкающими глазами. Пару раз мы обедали вместе, когда я была с Эмилиано. Логично и несколько занудно он анализировал все правовые аспекты какого-нибудь финансового вопроса, вероятные возможности и последствия, которые из него проистекают, и Эмилиано очень ценил его советы. А я рассеянно слушала их разговоры, не зная, что в один прекрасный день они мне могли бы весьма пригодиться. Мне больше нравилось сравнивать этих двух мужчин: рационального и холодного адвоката с мечтательным и мягким Эмилиано.
— Я еще не готова, мама, — сказала я со всей искренностью, на которую была способна.
Мать отреагировала страстным жестом героини одного из своих романов.
— Ты невозможна! — воскликнула она.
Из этого затруднительного положения меня выручила Эми, моя дочь, которая сонным голосом позвала из своей комнатки.
Я встала и направилась к прикрытой двери, из-за которой пробивался слабый свет ночника, который горел постоянно, потому что Эми боялась темноты.
Я открыла дверь и подошла к кровати.
— Я хочу пить, — пробормотала она, не открывая сомкнутых глаз.
На белом столике рядом с кроватью стоял заранее приготовленный стакан. Я обняла ее за плечи, приподняла и поднесла воду к губам. Жадно напившись, она испустила глубокий вздох, открыла глаза и наконец узнала меня.
— Мама, ты приехала! — радостно воскликнула она. — Уже наступило завтра? — спросила она, вспомнив наш разговор по телефону.
— Нет, мое сокровище. Еще сегодня, — ответила я, нежно целуя ее.
— Но ты обещала завтра, — слабо запротестовала она, зевая.
— Обстоятельства изменились, — объяснила я, укрывая дочь одеялом.
— Что-что? — едва слышно переспросила она.
— Все хорошо, все хорошо… — пропела я на манер колыбельной, гладя ее волосы, густые и светлые, как у Эмилиано. — Спокойной ночи, мое сокровище, — шепнула я ей на ухо.
— Спокойной, мамочка, — ответила она.
И тут же уснула.
Я осталась сидеть рядом с кроватью, глядя на нее. Я любила свою дочь больше себя самой, любила за ее хрупкость, ее детскую невинность и еще за то, что она была свидетельством другой большой любви, которая еще владела мной. Сидя у ее постели, я ласкала взглядом эту маленькую комнату с мягким светом ночника, населенную куклами, игрушками и множеством дорогих и бесполезных безделушек, которые удовлетворяли скорее мою жажду дарить, чем желание Эми обладать ими.
Легкими осторожными шагами я вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Я нашла мать на кухне. Умело и сноровисто она перемешивала разноцветный салат в большой стеклянной салатнице.
— Ты, наверное, еще не ужинала, — сказала она.
— Я и забыла о еде, — призналась я.
Мы сели за стол и съели без всякого аппетита по холодной котлете и этот салат. Но наши мысли были далеко от еды. У меня был наготове вопрос, который я хотела задать матери, и сейчас момент наступил, похоже, подходящий.
Из соседней квартиры, где жила синьорина Вальтрауде, донеслись приглушенные звуки скрипки. Синьорина Вальтрауде была учительницей музыки и теперь, в восемьдесят лет, раз в неделю собирала у себя своих немногих живых подруг, и они вместе музицировали. В то время как эта музыка за стенкой звучала как аккомпанемент, я задала матери вопрос, который давно терзал меня:
— Эмилиано знал, что я жду от него ребенка?
Мать поставила локти на стол, поддерживая голову руками, как она любила делать.
— Знал, — ответила она. — Он сказал мне об этом однажды в телефонном разговоре. На месяц раньше, чем ты мне объявила об этом.
— Почему же мне он об этом не сказал? — удивленно спросила я.
— Он не хотел влиять на твои решения, — объяснила мать.
Я вышла на кухонный балкончик и посмотрела на внутренний дворик, освещенный розоватым светом четырех фонарей.
— Это он велел тебе молчать? — допытывалась я.
— Нет. Но я чувствовала, что он так хотел. У этого человека была способность какие-то вещи дать понять без слов… — Моя мать улыбнулась, вспомнив Эмилиано, которого знала еще подростком и к которому всегда относилась с симпатией. — Я тебе не рассказывала про бегство в Швейцарию с семьей Монтальдо? — спросила она.
— Много раз, — ответила я. — Но я предпочитала папины рассказы. Не обижайся на меня за это.
Во взгляде матери блеснуло волнение, и голос ее слегка дрогнул.
— Да, он умел блестяще рассказывать, твой отец, — согласилась она. — Он был бы настоящим писателем, если бы умел выстраивать сюжет. Но как бы то ни было, — продолжала она, — а он не мог рассказать тебе, какие чувства я испытывала к Эмилиано подростку. — Она казалась помолодевшей, когда переносилась в прошлое. — Он вызывал у меня большую нежность — его глаза выдавали большую любовь к приключениям.
— Тебе никогда не удается говорить о человеке, — пошутила я, — не делая из него персонажа романа.
Мать погрустнела.
— Эмилиано и был персонажем романа, — заявила она. — Вся его короткая жизнь это доказывает.
— Он сообщил тебе о моей беременности, когда у меня было всего два месяца? — спросила я.
— Примерно так.
— И ты без всякой просьбы с его стороны решила не говорить мне об этом только потому, что он вроде бы этого не хотел?
— Это правда, Арлет.
Обаяние Эмилиано всегда достигало цели. У него никогда не было нужды просить что-либо, чтобы это иметь. Я постаралась вспомнить, как обстояли дела в то далекое лето, когда я узнала, что беременна.
Мы загорали у бортика бассейна в «Гранд-Отеле» в Римини.
