Я шасть в дверь. Брат родной! Семен Иванович ее приобщает прямо в кровати. Остолбенели мы все на пороге, язык не поворачивается. А Семен Иванович эдак, через плечо:
– Ты что, провокации в собственном доме устраиваешь?
– Пельмени готовы…
– Да подавись ты своими пельменями. Закрой дверь!
Я прикрыл дверь, а в горнице завозились. Ну, будет буря. Мой бухгалтер выпил стакан водки, утерся – и только его видели. Агитатор захрапел на диване, а мы с Маруськой сидим друг перед дружкой, нос к носу, как две кукушки на старинных часах – в пору только закуковать.
Наконец выходят они одетые из горницы. Степанида сняла свои ботики с печки и стала надевать их. Потянет, потянет, да как топнет ногой вроде бы на меня и на Маруську. Мы только вздрагиваем.
– Скажи, чтоб запрягали, – приказал мне Мотяков.
Я кликнул кучера – он в соседней избе расположился. Тот в момент запряг. Входит с ним. Мотяков и не глядит на меня.
– Лошади готовы?
– Так точно, – отвечаю.
Он покосился на Смирнова. Тот храпит в обе ноздри.
– Утром привезешь его на своих лошадях в Свистуново… А насчет горницы не вздумай трепаться. Язык отрежу!
И уехал. Встал наутро мой агитатор и спрашивает:
– Ну, когда мы встречу проведем с народом?
– Дак вы уже, – говорю, – выступили.
– Когда?
– Вчера вечером.
– Да ну? Убей – не помню. И что же я говорил?
– Хорошую речь произнесли. Точь-в-точь как по бумажке.
– А что я, сидел?
– Нет, – говорю, – за трибуну держались.
– Ну, спасибо, Булкин. Хорошо у тебя служба поставлена.
Мне бы, дураку, промолчать, а я обрадовался этой похвале и говорю:
– Вы бы это Семену Ивановичу сказали, а то он остался недоволен. Уехали по служебным надобностям.
– Что ему, водки не хватило?
– Потревожили его ночью… Петухи поют, собаки лают. Деревня!
– Ничего… Я все улажу.
Вот тебе, неделя не прошла – вызывает меня Мотяков. Сидит в кабинете один и руки не подал. Я было на стул присел, возле двери. Он поманил меня пальцем:
– Подойди-ка к столу. Хочу на тебя посмотреть.
Подхожу, смотрю ему на стол; перед ним лежит разнарядка на заготовку леса по колхозам. Он меня распекает, а я ту разнарядку читаю – кому сколько кубов запланировано.
– Я еще понимал бы, – говорит, – ошибся, допустим. Подглядел чужую личную жизнь. Но чтобы агитатора в курс дела вводить! Этого я тебе никогда не прощу.
Отчитывал, отчитывал, потом и говорит:
– Ступай к председателю райисполкома на совещание. А я подумаю насчет твоего поведения. Как с тобой поступить.
Заест он меня таперика, думаю. Иду в райисполком, а самому и в голову ничего не лезет. Какое тут совещание, ежели Семен Мотяков тебя за штаны взял. Кабы по миру не пустил в чем мать родила?
Ну, собрались мы, все председатели. Глядь – и сам Семен Иванович идет, в руках держит тую самую разнарядку. Садится он за стол рядом с председателем райисполкома и говорит:
– Товарищи руководители колхозов! Мы вас пригласили посоветоваться. На совесть вашу, значит… Кто сколько может заготовить и вывезти лесу? Сами понимаете, обстановка требует. Соседи взяли высокие обязательства. Неужели мы отстанем?
Значит, выколачивать высокий процент решили. Вроде бы как добровольно… Перекрыть контрольную цифру, что у них в разнарядке. Надо бы мне промолчать, а я ляпнул не подумавши:
– Дак у вас же есть разнарядка… Там все расписано.
Мотяков аж подпрыгнул:
– Кто тебя уполномочил выступать за райком партии? Ты кто такой? Тебя допустили к священному столу секретаря райкома, а ты бумаги на нем читать?! Не дозрел ты еще до руководителя…
И дали мне строгача. А потом уполномоченные зачастили. Первым нагрянул к нам секретарь по
