– Так и смотрю.
– Земли бы тебе еще дать гектаров полтораста, – хмыкнул Степан.
– Получу и земли, – серьезно сказал Егор Иванович.
– В Америке?
– Нет, у себя в колхозе.
– Ха! Фермер Гарст!
– Смеяться будешь потом.
Братья переглянулись, а старик, считая, очевидно, что сегодня довольно с них, прошел к печке, достал из печурки подсохнувшие листья самосада и начал перетирать их пальцами – на самокрутку готовить.
Иван с удивлением посмотрел на отца и вдруг ударил по коленке:
– А что, батя, это идея! Звено создадим законно. И всей семьей… А?! Колоссально!
– И не сто пятьдесят гектаров, Степа, а двести возьмем, – сказал Егор Иванович. – Половину картошки, половину кукурузы. И сработаем. За полколхоза. А? Втроем!
– А я четвертая! – подхватила Ирина, жена Ивана. – Отдежурю в магазине, да к вам в поле. Вот и отдых.
– Спасибо, милая! – сказал Егор Иванович, и к Степану: – Ну, работничек, поддерживаешь коллектив?
– С твоей смелостью, батя, надо в министры идти, наверх. А ты к земле тянешь, под уклон. Несовременный ты человек. Скучно будет с тобой работать.
– А мы для тебя стол на поле поставим. Вот и повеселишься, – сказал Егор Иванович.
– Папань, а мне можно теперь на тракторе ездить? – спросил Федярка.
– Можно… А куда ж ты будешь на тракторе ездить?
– В магазин, мамке за хлебом.
– Ах ты мой заботливый! Мы тебя связным поставим, а мать звеньевой. Мать, согласна?
– Да ну вас… Языком-то молоть…
– Теория в отрыве от практики, – сказал Степка. – А мы люди темные. Нам не нужна амбиция, подай амуницию.
Он стал собираться в клуб: под кожанку небрежно мотнул на шею белоснежное кашне, бархоткой надраил низко осаженные, в «гармошку», хромовые сапожки, кинул на затылок пупырчатую кепочку и подмигнул Ивану:
– До встречи в долине Миссури…
Вскоре ушли на свою половину, в горницу, Иван с Ириной, и оттуда сквозь притворенную дверь долго еще доносилось неясное «бу-бу-бу» да звонкие всхлипывания от счастливого смеха.
Ефимовну сморило на печи – оттуда торчали ее подшитые валенки. Федярка притих на скамье на разостланном полушубке.
А Егор Иванович долго ворочался на койке, ждал снега… И снег пошел; прошлепав босыми ногами по полу, Егор Иванович отдернул штору на окне, приложился лбом к стеклу – так и есть! Близко, у самого носа, густо мельтешили крупные хлопья, и такие видные, будто кто их подсвечивал. Егор Иванович оделся, в сенях настроил фонарь «летучая мышь» и вышел во двор. В дыры с торцовой стены в каретник задувало – снег ложился легкой кисеей на тракторы. Егор Иванович обмахнул рукавицей капоты и кабины, усмехнулся про себя. И принялся затыкать соломой дыры в стене.
– Выходит, и для трактора защитку надо делать.
2
Первый снег приносит много радостей на селе. По крутым склонам оврага елозит ребятня на лыжах и салазках, на облепленных коровьим навозом оледенелых корзинах, а то и прямо так, на задубевших от снега пиджаках. А на конном дворе прилаживают к упряжке сани, тащат хрустящие кошевки для розвальней, сено. Озябшие возчики прыгают возле саней, борются, смеются, похлопывают овчинными рукавицами.
Нынче со снегом возвратилась в Переваловское агрономша и как ни в чем не бывало вышел на работу председатель Волгин. Оправился от своей загадочной болезни.
По-праздничному чувствовал себя и Егор Иванович. Надел новый полушубок черной дубки, валенки белые раскатал на всю длину, аж за колена – и пошел, похрупывая снежком, на конный двор.
– Кум! – встретил его радостно на конном дворе заведующий конефермой Лубников, дотошливый мужик, высокий, тонкошеий, на котором все болталось, словно на колу. – У Волгина баня топится. Пошли ужо смоем осеннюю грязь-то. Да горяченького пропустим. Обмывать надо технику. Волгин с утра был. Без бригадира, говорит, не начнем.
– Хватит, отбригадирствовал.
– Чего? – разинул от удивления рот Лубников.
– Села баба на чело… В отставку ухожу.
– По причинам убеждения аль к примеру? – Лубников от интересу сдвинул на затылок замызганную фуражку.
– Вечером узнаешь, – ответил Егор Иванович и ушел, оставив Лубникова в сильном недоумении: как это уйти из бригадиров добровольно! Пост оставить!! Шутка сказать…
