А вечером в большой, перегороженной на две половины избе председателя Волгина собрались почти все правленцы. Среди гостей выделялся солидностью и степенством круглолицый завхоз Семаков. «Вечно румяный, как девка с морозу», – говорил про него Лубников. Возле молоденькой светловолосой агрономши Нади увивался заведующий овцефермой Круглов, старый холостяк и сердцеед, красивый, горбоносый, в крупных седеющих кудрях.
Сам хозяин Игнат Волгин, невысокий, квадратный мужик, рябоватый, отчего казался суровым, хлопотал возле длинного стола; ему подавала тарелки с закусками рослая, выше его на голову, хозяйка с равнодушным, усталым лицом. Ни шутки, ни смех нисколько не трогали ее; она невесело глядела кроткими серыми глазами, думая о чем-то своем.
– Марфа, грибков! Марфа, помидорчиков! – поминутно кричал ей в ухо Волгин, и Марфа доставала все, что нужно, откуда-то из подпола, из чулана и все ставила и ставила в тарелках на длинный, покрытый вязаной скатертью стол.
Марфа была глухой, и, очевидно, эта почти полная глухота наложила отпечаток печального равнодушия на ее крупное лицо. Раньше она работала фельдшером, но, оглохнув, пошла ка ферму дояркой, а затем стала заведующей…
Марфе помогала Ефимовна – нарезала квашеный вилок, огурцы, окорок, чистила ножи…
А гости все прибывали. Пришел Иван с женой, Степа. Крякали с мороза, обметали у порога валенки. Только Егор Иванович с Лубниковым все еще парились в бане.
Шутили все больше насчет Нади.
– А чего это Сенька-шофер не идет! – поглядывал подозрительно на нее Волгин. – Или подвенечный костюм ищет?
– Ему поглядеться не во что… Он зеркало выдрал из своей машины да пристроил на ее велосипед, – сказал Круглов.
– Так вот почему он чумазым-то ходит последнее время, – захохотал Семаков.
– Это он слезы по щекам размазывает, – подмигнул Степка Наде.
И все были такие веселые, праздничные, особенно Надя. Высокая, тоненькая, с тяжелыми желтовато- светлыми, как спелая рожь, волосами, собранными на городской манер копной на макушке, в красном джемпере с большим воротником, она была какой-то новой для этих людей, привыкших видеть ее то в плаще, то в сапогах верхом на лошади или на велосипеде.
– У вас сегодня натуральный вид, – сделал ей комплимент Круглов. – Фасон для культурного человека – великая сила.
Сам Круглов был одет, как ему казалось, по новейшей моде. Толстый рыжий пиджак, зеленый пуловер, клетчатая рубашка и синий галстук.
– Эка ты разукрасился… – заметил Волгин. – Не мужик, а прямо селезень.
– Где ж твои кумовья? – спросил Семаков Игната Волгина. – Может, в шайках уходились?
– Идут! – крикнул от окна Степка. – Распарились, как раки вареные.
По заснеженной тропинке от бани шли гуськом, нога в ногу, Лубников и Егор Иванович. У Лубникова на одной руке висели портянки, в другой он нес валенки. Шел он босым по снегу, засучив штаны по самые колена.
– Батюшки мои! – всплеснула руками Ефимовна, увидев на пороге босого Лубникова. – У тебя, никак, копыта, а не пятки, козел старый!
– Эх, кума! Ежели меня подковать, я с любым рысаком потягаюсь. – Лубников прошел к скамье у шестка, оставляя на ходу мокрые следы.
– Натурально – снежный человек, – заметил с усмешкой Круглов Наде.
– Обезьяна человекообразная, – засмеялась Надя. – Сибирская разновидность. Глянь, следы-то…
– Помесь медведя и козы, – изрек Егор Иванович. – Зверь болтливый.
– Между прочим, снег после парной очистительно действует на голову, – сказал Лубников, наматывая портянки на свои костистые, словно суковатые, синие ноги. – Вся дурь сквозь пятки уходит в снег. Тебе бы, Егор, не мешало пройтиться босым.
– Хватит вам, петухи. За стол пора, – подал знак Игнат Волгин.
И все двинулись к столу.
Старики Волгины – народ хлебосольный, после каждой бани угощения ставили. А куда копить-то? Детей не нажили, старость подходит. «Для чего живет человек на земле? – рассуждал Игнат Волгин. – Для своего удовольствия, красотой полюбоваться, поесть чего вволю. А уж коли выпить со своим другом-приятелем, так и помирать не хочется. Кабы еще почка не тревожила, а то ведь на четыре миллиметра отошла от стенки почка-то. После контузии… Вот и живи как хочешь…»
– Игнат, списали нам картошку? – перебил раздумья Волгина Круглое.
– А вон Егор Иванович встречал вчера уполномоченного. Говорит, спишут.
– Хоть и мороженая, а выбрать ее давно надо. Не срамились бы перед районом-то. А то ведь стыдок, – укоризненно покачал головой Семаков.
– А чего там выбирать-то? Свиньи все пожрали, – сказал Лубников.
– Стыдок перед рийоном?! А кто ее поморозил? – Его Иванович зло уставился на Семакова. – Нет, будь моя воля, я бы ее до самого коммунизма оставил в таком виде – и каждого уполномоченного возил бы туда, как в музей… Носом тыкать.
Желая сгладить излишнюю резкость, Игнат Волгин поднял стопку, сказал:
– Ну, теперь мы сами хозяева… За тракторы! Будем здоровы!
