У Лубникова трещала голова с похмелья, вот и забежал он с утра пораньше к Торбе, у нее сроду медовуха не переводилась.
– Это ишшо полдела! Он вот что отчубучил: «Отныне, говорит, я вам столько-то кукурузы да картошки, а вы мне деньги кладите на стол. И чтоб без обману, договор составим, с подписями. Законной печатью скрепить, – Лубников старался вовсю умилостивить Торбу и не сводил глаз с глиняной поставки, до краев наполненной медовухой, стоящей тут же на столе, вот так – рукой достать.
– Будет языком-то молоть, – наконец смилостивилась Торба. – Скажи уж прямо – выпить хочется.
– Ты, Матрена, как в воду смотрела. Проницательный ты человек.
Торба засмеялась, а Лубников, облегченно вздохнув, подставил кружку. Торба налила. Лубников – человек полезный: он и лошадьми командует, и все колхозные новости приносит. А уж у Торбы ни одна подходящая новость не залеживалась, – она-то знает им цену.
Впрочем, эта последняя новость и без Торбы разошлась по селу. Новость была необычной, – во-первых, бригадир уходит со своего поста сам, от оклада добровольно отказывается; во-вторых, вроде на самостоятельное управление выходит – попросил двести гектаров земли под кукурузу и тракторы. Выходит, сам себе хозяином станет. И земля и тракторы – все в одних руках.
И к вечеру в правление было подано пять заявлений, все от трактористов – просили закрепить землю и договор заключить – оплату с урожая.
Разбирали заявление Волгин, Селина и Семаков.
– Вот так и маяки открываются, – сказала Надя.
– Маяки не открываются, их открывают – разница! – возразил Семаков.
– Наверно, мужики выгоду чуют, вот и идут на такое дело, – заметил Волгин. – Придется правление собирать. Всех пропустим?
– Остановимся пока на трех, а там видно будет, – сказал Семаков.
– На трех так на трех, – согласился Волгин.
Правление проводили вечером. Народу привалило много, стульев и табуреток не хватило, пришлось из клуба принести скамейки. Даже старики собрались, но женщин почти не было, за исключением членов правления. Толпились отдельными кучками, хотя все обсуждали примерно те же самые вопросы: если закрепить поля, то как быть с оплатой? От урожая? А посреди лета что – аванс? А какой урожай сдавать?
– К примеру, на Солдатовом ключе какую урожайность определить по рису?
– Рисовые поля ноне закреплять не будут.
– В Калинкином логу у нас кукуруза давала по сто центнеров зеленки.
– Закрепите его за мной. Я и двести выращу.
– А триста не хочешь?
– Платить надо.
– Аванс!..
Возле самых дверей несколько мужиков окружило пасечника, высокого бородатого старика.
– Как думаешь, Никита Филатович? – спрашивали его. – Если зарплату положить, хоть и авансом, старики повалят на работу?
– Повалить-то повалят, ежели обману не будет. Зарплата – оно дело хорошее, – теребил он бороду. – Я бы целину вспахал на пасеке под гречиху. Но авансе нам, мужикам, брать нельзя.
– Почему?
– Указания сверху нет. А вдруг прикажут эти закрепленные поля отдать и авансе возвратить? Чего делать будем? Коров сведут со двора!
– А ты сам-то возьмешь поле?
– Да не знаю, мужики… Чего-то боязно. Кабы не омманули.
Еще одна группа толпилась возле ведомости трудодней – большущего бумажного полотнища, висевшего на стене. В ее клеточках длинными цепочками тянулись единицы да нули.
– Вот она, наша зарплата!
– На этих палочках цельный год едешь.
– На них где сядешь, там и слезешь…
– Это что ж, такие палки и за поля закрепленные ставить будут?
– Авансу дадут…
– А эту ведомость пора на растопку в печь.
– Не, паря! Ее в сундук запереть надо или в сейфу.
– Детишки смотреть будут, как на ихтизавру.
– Во-во! На зебру, значит…
Наконец Волгин, Семаков и Селина вышли из бухгалтерии, отгороженной от кабинета Волгина дощатой перегородкой. Стали рассаживаться.
