— А вы не торопись, — вмешался Михаил. — Постойте еще немного. Вдруг у товарища Леопольдова появятся вопросы или вы сами захотите что-нибудь спросить.
— Ничего я не хочу спрашивать! — испугался я. — Разве что узнать, на какую должность я зачислен?
— Сказано уже — инженер.
— А он кто? — спросил я у Михаила о Леопольдове.
— Товарищ Леопольдов — заведующий отделом. Он ваш непосредственный начальник.
— Но почему тогда у меня есть свой рабочий кабинет, а у начальника нету?
— А мне-то откуда знать! — засмеялся Михаил, приятно, что его первой эмоциональной реакцией, свидетелем которой я стал, оказался радостный смех. — Мне не докладывают.
— Вы свободны, товарищи, — неожиданно заявил Леопольдов. — Работать, работать и работать, квартальный план еще не перевыполнен!
Мы с готовностью оставили Леопольдова в одиночестве.
— Вы ему понравились, — с завистью сказал Михаил. — Я такие вещи за версту чувствую.
— Это хорошо?
— Не знаю. Не уверен.
*
Как я и предполагал, меня оставили в покое. Если бы я смог продолжить работу над монографией о повадках диких муравьев, это было бы просто великолепно. Но… мое отвращение к этим существам не проходило. Я понимаю, что не обладаю монополией на добрые чувства к насекомым, но разделять свои пристрастия с коммунистами пока не научился.
Пришлось заняться проблемами бессмертия. Мне показалось, что я смогу добиться поставленной цели (как можно дольше водить за нос кремлевских обитателей, обеспечивая себе и своей семье хотя бы минимальную безопасность), если буду время от времени будоражить заинтересованных лиц разговорами об эзотерике, астрале и экстрасенсорных способностях. Что там ни говори, а, несмотря на всю материалистическую риторику, распространенную в Союзе ССР, люди, обладающие реальной властью, не могут похвастаться чересчур глубокими научными знаниями. Как правило, тонкий слой заученных аксиом, при первом же испытании стирается, обнажая природную склонность к мистике и волшебству. Доказательств тьма. Например, представления моего знакомого академика Лысенко чего стоят. А еще недавно товарищ А. рассказал мне по секрету, что ожидаются гонения на теорию относительности Эйнштейна и почему-то квантовую механику.
Все попытки привлечь внимание товарища Леопольдова к моей деятельности провалились. Он демонстративно отказывался читать мои докладные записки.
В первые дни я обращался к нему, пытаясь разобраться, какого стиля поведения придерживаться, чтобы не выделяться среди прочих сотрудников. И каждый раз Леопольдов сердился.
— Я — наученный сотрудник… Университетов не кончал!
— Научный, — поправлял я.
— Не перебивайте, товарищ Корольков. Именно, наученный. Жизнью, вышестоящими товарищами, руководством. Ученых много, а наученный — я один!
Этот Леопольдов вообще был весьма странным человеком. Кабинета своего у него, как я уже писал, не было, он занимал небольшой закуток в общем зале, отгородившись от подчиненных шкафами и фанерными перегородками. Приходил он на работу вовремя и безвылазно проводил весь день на своем рабочем месте. Счастливчики, которым приходилось по долгу службы навещать начальника в его келье, рассказывали одно и то же — товарищ Леопольдов очень задумчивый человек, все рабочее время он проводит за письменным столом, застыв в позе мыслителя Родена. При этом его окружает огромное количество всевозможных бумаг, часть из которых написана от руки, а часть отпечатана на машинке. Чем именно Леопольдов занимается, никто не знал, видимо, результаты его обдумывания проблемы бессмертия были столь потрясающи и важны, что немедленно засекречивались.
Удивительно, но рядовых сотрудников отдела совершенно не волновали научные достижения Леопольдова, они почему-то больше интересовались шумом, доносящимся из его закутка. Фанерные стенки перегородок не только не скрывали звуков повседневной жизни, но, казалось, наоборот усиливали их и распространяли по всему залу. Любители-следопыты, а были среди инженеров и такие, часами проводили время возле кабинетика начальника, внимательно вслушиваясь и тщательно фиксируя звуковые сигналы, которые бы помогли составить представление о пристрастиях Леопольдова, как человека. Иногда приходилось сидеть довольно долго. К чести Института — храпа зафиксировать не удавалось. Зато всем было известно, что Леопольдов очень любил пить холодный чай, поскольку оказалось, что самые частые звуки, доносящиеся из-за фанерной стенки — это прихлебывание, глотание, а еще наливание. Едва уловимый запах, сопровождавший эту чайную церемонию, определить не удавалось, хотя все признавали, что пахнет чем-то до чрезвычайности знакомым. Сотрудники заключали пари, мало, впрочем, рассчитывая на выигрыш.
Но особенно сильно подчиненные ценили Леопольдова за то, как они ценил трудовое законодательство. Ровно в шесть часов секретарша стучала в стеночку и объявляла:
— Товарищ Леопольдов, рабочий день закончился.
Леопольдов немедленно выходил из оцепенения, прочувственно произносил:
— Большое спасибо, Маргарита Павловна.
После чего отправлялся домой.
Лично меня подобный стиль работы непосредственного начальника не устраивал. Я не мог отмахнуться от просьбы товарища А. сообщать ему о ходе исследовательских работ в Институте. По столам сотрудников мне шарить не хотелось, и я рассчитывал, что рассказов о беседах с начальником будет вполне достаточно для составления донесений. А вот и не вышло.
*
Довольно быстро создалось впечатление, что я в этом Институте никому не нужен. Побеспокоили меня только один раз. Пришел Михаил и притащил бюстик Бетховена.
— Зачем это? — спросил я.
— Понимаете, Григорий Леонтьевич, вам по должности положено иметь на столе бюстик крупного ученого древности. Как бы, вы должны его дело продолжать…
— Ну и причем здесь Бетховен?
Михаил удивился.
— Почему Бетховен, какой Бетховен? Вы ошибаетесь, присмотритесь внимательнее.
Я взял бюстик в руки, повертел его и к своему глубокому потрясению обнаружил, что фабричная надпись «Бетховен» зачеркнута с помощью гвоздя. Рядом, тем же самым гвоздем, было нацарапано: 'И. Ньютон. Верить исправленному'.
— Боже мой! — вырвалось у меня. — Что это?
— Ньютон. Исаак, — пояснил Михаил. — Согласно надписи.
— Но это же не…
— У нас, если написано: «Ньютон», значит, это Ньютон. Кто же знал, что вы лично встречались с Бетховеном и теперь способны узнать его в лицо? Много ли таких людей найдется в нашем Институте? Не следует так расстраиваться, Григорий Леонтьевич. Ваши посетители, если уж захотят узнать, чей бюст вы держите на своем столе, обязательно прочитают надпись.
*
С мистическим материалом у меня возникли проблемы. Мне не удавалось заставить себя с серьезным лицом рассуждать о биоэнергии и гипотетических обитателях астрала. Я чувствовал, что для того, чтобы ближе к сердцу принимать этот бред, мне не хватает регулярных встреч с обитателями Кремля и его окрестностей. Только эти люди могли вселить в меня способность извергать из своих уст бессмысленные словосочетания, не покатываясь при этом со смеху.
Пришлось пожаловаться товарищу А… Я воспользовался оставленным мне номером телефона для экстренной связи. Как оказалось, желающих потрепаться со мной в рабочее время за последний месяц меньше не стало. Посетителей ко мне не допускали по одной причине: товарищ А. боялся, что они помешают мне сосредоточиваться на решении поставленной задачи, уж очень важное дело я взвалил на свои плечи.
— Но я не могу без живого общения! — ныл я.
— Докажи! — внезапно заинтересовался моими проблемами товарищ А.
— Приведу аналогию, — я еще не забыл, что с товарищем А. следует вести беседу как с буддистским монахом, то есть выражать свои мысли и желания с помощью притч и иносказаний, почему-то так до него доходит лучше. — Так вот, товарищ А., представьте себе медицинского работника, который должен вылечить ответственного работника ЦК, но не имеет ни малейшего представления не только о заболевании, поразившего больного, но даже и о симптомах оного. Как прикажите ему справиться с порученным заданием?
— Качественно и в срок!
Я на секунду растерялся. Нельзя не отметить, что комментарии товарища А. порою бывают на удивление удачными. В свое время я любил блеснуть цитатами из товарища А. перед не привычными к подобному сленгу профессорами из Университета.
— Это, конечно, — опять поймав нить рассуждений, продолжил я. — Но какое лекарство следует прописать пациенту? На какие симптомы ориентироваться?
— К чему ты клонишь, Григорий?
— Как я могу разработать средство для достижения бессмертия ответственных работников, не общаясь с ними?
— Понял. Разумно. С этим не будет проблем. Кстати, ты оказываешь мне своим предложением огромную услугу. Знаешь ли ты, Григорий, как много желающих записывается у меня в очередь, чтобы поговорить с тобой?
— Нет.
— И не сосчитать!
Я еще долго сидел, держа в руке телефонную трубку и вслушиваясь в короткие гудки, и пытался понять, правильно ли я поступил, опять связываясь с
