Маслевич закусил нижнюю губу и заплакал от боли.
Пуля, не задев кость, прошила плечо навылет. Особенного вреда она нанести не могла, но выходное отверстие оказалось довольно внушительных размеров. Когда Богдан подтягивал Маслевича к себе на колени, из раны вывалился внушительного размера кусок слипшегося с кровью песка с травой. 'Семь, шестьдесят два, — подумал Белоград, — Надо бы заткнуть чем-то'.
Оружие осталось наверху. Чувство беззащитности и страха смешалось с ощущением запоздалого возбуждения, которое возникало каждый раз, когда Белоград оказывался под прицелом противника.
— Давай, Мишаня, наверх. Потянешь?
Маслевич, не открывая глаз, закивал головой. Белоград подтянул его за ремень и, придерживая с правой стороны, потащил бойца на позицию. Здесь он уложил Маслевича рядом с пулеметом и, бегло осмотрев склон горы, бросился к мешку за медпакетом. Огонь стал плотнее. Над головами солдат пролетело несколько пуль. Одной из них сбило камень на бруствере. Белоград интуитивно пригнулся и отметил про себя, что он с Маслевичем оказался в аналогичном положении, что и моджахеды со своим раненным. С той лишь разницей, что ему все же удалось вытащить парня из-под обстрела, а противнику — нет.
Трясущимися пальцами он разорвал упаковку и достал бинты и йод. Едва справляясь с волнением, Белоград попытался прикрыть кровоточащую рану куском кожи с обрывками мышц, свисающими с плеча Маслевича. При этом из страшной дырищи брызнул упругий фонтанчик крови. Маслевич дернулся. На нижней губе бойца появилась струйка крови. Прикусил зубами.
'Если разорвана вена — может руку потерять. Хорошо хоть не видит этой дырки', — подумал Белоград. Двумя резкими движениями он выдернул свой ремень и затянул его повыше раны. Кровь остановилась. Богдан вылил весь флакон йода Маслевичу на плечо, распустил пару метров бинта и, скомкав его в ладони, затолкал в рану. Маслевич запрокинул голову и заплакал навзрыд.
— Тих, тих, тих, тих… Щас, щас, щас… — попытался успокоить раненого Белоград.
За перевалом стрельба усилилась. Путаясь в окровавленных бинтах, Белоград, стараясь не сильно прижимать рану, принялся спешно перематывать бойцу плечо. Маслевич отвернулся в сторону и тихо заскулил. Богдан достал шприц с морфином и замешкался. Раньше он никогда не видел, как эту дрянь колют. Как она подействует и когда, Богдан тоже не имел представления. Во время занятий по медподготовке Белоград сидел на губе; как в учебке, так и в Афгане. Но раздумывать особо было некогда. Рота, похоже, тоже попала в переплет. Подчиняясь какому-то внутреннему убеждению, решил, что лучше будет, если уколоть поближе к ране. Всадил иглу прямо через бинты, в то же самое плечо. Только сейчас Белоград заметил, что перепачкался кровью с головы до пят. Да и забинтовал неуклюже — прямо на ремень.
'Как же ему жгут попускать?' — подумал Белоград.
— Часы у тебя есть? — спросил Маслевича.
Тот кивнул головой.
— Через полчасика скажешь. Надо будет ремень попустить. Хоб*? *
Маслевич снова кивнул и заерзал в попытке устроиться поудобнее. Сержант впопыхах усадил его прямо на острый камень. Теперь он давил Маслевичу в бедро.
'Ну, раз кочерыжится — все будет в ажуре', — отметил про себя Богдан.
— Ну, держись. Щас полегчает. А я тут, пока что, с этими суками перечирикаю.
Он вытащил из-под солдата булыжник и швырнул его за бруствер. Машинально Белоград проследил за полетом камня и чуть не выпрыгнул следом. Булыжник пролетел метров десять, ударился о валун и укатился куда-то вниз. Но то, что сержант увидел дальше, заставило его похолодеть, несмотря на жару. В сотне метрах ниже по склону на гору взбирались душманы…
Глава тридцать пятая
Кишлак, казалось, вымер.
Глядя на кучку глиняных «крепостей» впереди по курсу, Янишин размышлял: 'Мирных жителей здесь давно уже не должно быть. По определению не должно… Как здесь жить, если тут военная база со складами. Хлопотно, с базой-то рядом… По определению не должно быть… Да и инфрастуктуры не видать…' За все время продвижения по ущелью он не увидел ни одного огорода. И не услышал ни одного выстрела. Создавалось впечатление, что ущелье вымерло. Даже птиц не было ни видно, ни слышно. 'А это как раз признак — признак того, что душманы здесь обитают. Верный признак… — сушил голову взводный. — Только в душманском селении по улочкам не бегают куры, не лают собаки, не хрюкают свиньи…' Янишин развлекал себя своими же каламбурами: 'Ты перегрелся, капитан… Какие тут свиньи?.. В Аллаховой вотчине — свиньи… Ха! Вот после этой операции тебе и дадут капитана… Ага, а завтра полковника… Если верблюда Озерову приведешь. Такого как утром… с горы Верблюд… А там… негоже маршалов подсиживать, но Дмит-Фёдычу придется потесниться. Если не Андропову… Против янишинских верблюдов не попрешь с кондачка… Чё ж здесь тихо-то так? Хоть бы хрюкнуло чего…'
Чтобы развернуть броню полукольцом по периметру кишлака хватило пять минут. Свой взвод Янишин повел следом за пехотой…
— Шурави уже на базе, гумандан-саиб, — доложил Фархад.
Тахир, казалось, думал о чем-то своем. Но все же отреагировал:
— Где Странник?
…Низари переадресовал вопрос Мирзахану.
— Тропа начинается на этой вершине.
Низари передал сведения в эфир и прикинул оставшееся до вершины расстояние. До нее оставалось около сотни метров. Годы брали свое. Он был уже не так резв, как в молодости. Низари воздал хвалу Всевышнему. Благо Аллах сделал его командиром. А простые правоверные, даже, несмотря на то, что припасы оставили в ущелье, едва справлялись с грузом. Черный баллон весил килограмм семьдесят. Мошолла уже каждые два часа сменял людей у цилиндра. 'Как же они намучились с ним? Хотя бы они раму к нему приделали, чтобы он не катился с горы как бревно', — посетовал на оружейников Низари и снова оглянулся на вершину. Годы брали свое… Зрение тоже уже было не то, что в молодости. Он не заметил среди искусно выложенных камней ствола пулемета Калашникова…
…То, что в кишлаке их не ждали, было ясно еще на броне. 'Не ждали, поскольку некому', — сделал заключение Янишин. Они не нашли ни одной живой души. Но люди здесь жили. Янишин толкнул ногой фарфоровый чайник. Из закопченного носика на циновку вылилась тоненька струйка зеленоватой жидкости. 'А пьют зеленый, правоверные… И ушли недавно… Даже одеяла и подушки еще тепленькие… Ага, тут же все на лету стынет. На дворе ж мороз несусветный — шестьдесят пять плюс в тени… И это не по Фаренгейту. Тут все на лету стынет… просто поссать не успеваешь, на лету — в сосульку…'
Стволом автомата Янишин выковырял среди хлама промасленную тряпку, поднес ее под нос и втянул воздух: 'Оружейное… Кажись, картошку жарили…' Но порадоваться удачной шутке он не успел — «заржали» и «заревели» на улице. Янишин бросился прочь из гостиной Тахира.
Этим придуркам только дай живность какую нибудь.
— Горноишачники тут духа поймали, товарищ старший лейтенант, — пояснил Шалаев.
В лапы пехоте попался матерый, мордастый и толстозадый, самый настоящий душманский ишак. Теперь он развлекал своими боками приклады бойцов второго батальона.
Янишин рявкнул:
— Отставить! Идиоты…
Тут же на свет Божий явился из соседнего дувала Хренников с добычей. Без лишних слов, из этого щипцами не вытащишь, он швырнул к ногам взводного выпотрошенный цинк. Судя по маркировкам на зеленых, как трава, боках ящика, когда-то в нем были патроны калибра 7,62.
— Арсенал… — резюмировал Янишин. — Связь ко мне!
Через минуту он уже вызывал командира:
— Матроскин — Шарику.
Взводный и здесь дурачился. Озерова всегда коробила способность Янишина выдумывать кодовые
