музеев. О них заботятся, их изо всех сил пополняют. В них, как в Мекку русской литературы, приезжают из всех стран. И там лишних средств нет. Музейщики борются за каждый рубль, проявляют чудеса изобретательности в отстаивании НАШЕГО ОБЩЕГО наследства. Но Москва не собирается брать с них примера. Столица и регион – какое сравнение!
Комиссия по монументальному искусству не имеет права инициировать установку каких бы то ни было памятников. Инициатива – она возникает в поступающих в ее адрес предложениях. И разве не настораживает то, что за все годы существования Комиссии можно по пальцам перечесть предложения, касающиеся увековечения памяти великих русских писателей.
Салтыков-Щедрин. Живший в Москве с детских лет (если на первое место ставить вопросы паспортного стола и прописки), единственный оставивший удивительное по полноте описание быта дворянского Арбата, крохотных особнячков и городских усадеб, венчавшийся в Крестовоздвиженском монастыре, печатавшийся в московских издательствах, приобретший подмосковное Витенево, признававшийся с каким трепетом каждый раз въезжал в древнюю столицу, мало того что не имеет музея – даже памятника. Предостережение «вождя всех времен и народов» в отношении него остается в силе. Иосиф Виссарионович, конечно, говорил, что советскому народу нужны свои Гоголи и Салтыковы-Щедрины. Но «своих», прирученных, Гоголей и Салтыковых-Щедриных не бывает. Гоголь по-прежнему не имеет музея. О Михаиле Евграфовиче нечего и говорить: уж его-то наследие вообще лучше не ворошить.
Н.С. Лесков, о котором справедливо говорил Максим Горький, что он «пронзил всю Русь». Это десятки московских домов, где он жил, бывал в гостях, работал в редакциях (если уж говорить о «прописочном» принципе). Его деревянный флигелек на углу Садовой-Кудринской и Живодерки, где писателя устроили сестра драматурга Сухово-Кобылина и сама писательница Евгения Тур. Сретенские переулки, где происходила знаменательная встреча Лескова с молодым Чеховым. Всего не перечесть. А главное – лесковские произведения, во многом перекликающиеся с нашими временами «первоначального накопления капитала», или «дикого капитализма», вроде «Чертогона».
Иван Александрович Гончаров. Кажется, где как не перед бывшим Императорским Коммерческим училищем (ныне – Институт иностранных языков имени Мориса Тореза) стоять хотя бы бюсту писателя: ведь он провел здесь восемь лет, позже учился в Московском университете одновременно с Лермонтовым. Со временем Гончаров напишет: «Мы, юноши, полвека назад смотрели на университет как на святилище…» В недавно снесенном «Соловьином доме», на углу Арбатской площади и Никитского бульвара, писатель бывал чуть не каждый вечер в салоне знаменитой драматической актрисы Львовой-Синецкой, первой исполнительницы роли Софьи в «Горе от ума». На всю жизнь он сохранит благодарную память о прогулках вокруг Кремля и по Китай-городу. Сюда будет писать пронзительно-откровенные письма о любви к той единственной, которая не захотела войти в его жизнь.
И это действительно самый писательский уголок Москвы, над которым сегодня нависла угроза уничтожения. Бывшее Коммерческое училище в начинающемся от него Померанцевом переулке – последняя московская квартира Сергея Есенина, откуда поэт уехал в свою роковую ленинградскую поездку. Считаные годы назад последние из семьи Толстых изо всех сил обороняли и квартиру, и остатки помнившей Есениных обстановки. В прихожей висел огромный деревянный телефонный аппарат, звенел допотопный звонок, стояла громоздкая дубовая вешалка. На кухне с окном на Москву-реку стоял кухонный стол с выдвижным ящиком, у которого по утрам Есенин любил пить чай с толстовской прислугой. В ванной комнате все еще высилась неподъемная чугунная ванна на могучих львиных лапах – ею пользовался Есенин. В бывшей гостиной открывалась дверь на темноватый балкон, откуда Сергей Александрович в приступе гнева выбросил на мостовую собственный портретный бюст работы С.Т. Коненкова. А с того же балкона, по другую сторону Коммерческого училища, по-прежнему видна больница, в которой работала Зинаида Райх – с ней Есенин зашел проститься перед ленинградской поездкой в глубокой уверенности, что вскоре будет убит.
И, наконец, через улицу Остоженку единственный в своем роде на всей земле тургеневский уголок.
Начнем с того, что памятника Тургеневу в Москве нет. В советские годы сомнительной представлялась сама жизненная позиция дворянского писателя, которого к тому же можно было трактовать как полуэмигранта. Единственным оправданием ему служило то, что он захотел быть похороненным на родине. Впрочем, тоже не слишком удачно.
В 1840 году Тургенев определил перелом в своей жизни: умер восторженно любимый им Н.В. Станкевич и произошло знакомство с не менее дорогим ему Михаилом Александровичем Бакуниным. Отношение к друзьям с годами не изменилось: Тургенев захотел быть похороненным рядом со Станкевичем.
После этого перелома Тургенев приезжает в Москву во вновь приобретенную матерью усадьбу на Остоженке. Его детство прошло в великолепной усадьбе Валуевых дворцового типа, с большим ансамблем служб и старательно разбитым на склоне высокого берега Неглинки – угол нынешнего Цветного бульвара и Садового кольца – садом. Из валуевской усадьбы мальчика отправляли в пансион, позже он ездил в Московский университет. Трагедия, разбившая семью Тургеневых – рождение внебрачной дочери у В.П. Тургеневой, с которой та не захотела расстаться, привела к отъезду отца с Иваном Сергеевичем в Петербург под предлогом его перевода в Петербургский университет и избегая встреч с матерью, Тургенев пользуется возможностью уехать доучиваться за границу и возвращается уже на Остоженку.
И. А. Тургенев.
Н. В. Гоголь.
Здесь Варвара Петровна проведет весь остаток своей жизни и умрет. Сюда будет постоянно приезжать Тургенев. На антресолях мать устраивает для него личные комнаты с окнами на сохранившийся до наших дней одинокий вяз. И хотя слишком скромная памятная доска на доме говорит только о рождении в этих стенах повести «Муму», в действительности с Остоженкой связано появление множества произведений писателя и едва ли не главное – всех его драматических произведений, первые оглушающие сценические успехи их постановок. В этих стенах перебывает едва ли не вся труппа Малого театра, начиная с Щепкина, Садовского. Отсюда направится на первую встречу с Гоголем Тургенев в дом на Никитском бульваре и будет встречен поразившими его словами Николая Васильевича: «Нам уже давно следовало быть знакомыми».
Кончина матери и открыла, и одновременно закрыла для писателя все больше нравившийся ему дом. Раздел имущества последовавший после ухода из жизни Варвары Петровны так или иначе предполагал продажу московской усадьбы. К тому же некролог Гоголя, написанный Тургеневым, привел к аресту и ссылке писателя в Спасское-Лутовиново.
Вернуться по прошествии многих месяцев в Москву уже не довелось. Но стоит вспомнить, что в стенах остоженского дома происходит соревнование песенников, описанное в рассказе «Певцы».
М.С. Щепкин.
Судьба усадьбы была обычной для московского «выморочного» имущества. Менялись владельцы. Одним из последних был известный московский врач-педиатр, а затем Московский совет детских приютов, выстроивший на участке вдоль красной линии улицы четырехэтажное здание для хранения и продажи пожертвований в пользу приютов Москвы. Часть владения снимал перед переворотом 17-го года Владимир Татлин, имевший здесь свою мастерскую и организовывавший выставки своего направления. Но в целом дом был быстро превращен в коммунальное жилье. В брежневские времена арендатором дома стала некая спортивная структура, тачавшая в тургеневских стенах трусы для футболистов.
Одновременно под домом, по периметру старого фундамента, был вырыт подвальный этаж – для конференц-зала. Внешний ремонт был поручен какому-то стройбату с применением соответствующих материалов и техники плотницких и каменщицких работ. Годами единственным воспоминанием о писателе, кроме доски «про Муму», был повешенный в тесной прихожей вырезанный из журнала портрет Тургенева и стоявшая около него пластмассовая вазочка с искусственными цветами.
Периодически в печати появлялись голоса в пользу образования тургеневского музея, но ни одна из структур, занимающихся культурой в городе, не обращала на них внимания. Другой вопрос – коммерческие монстры Галины Вишневской. Они надвигались на Остоженку неумолимо, и очень плохо для исторического города, что именно эта его часть в последнее время превратилась в самую престижную и соответственно дорогую. Самое страшное, что дом может быть, как то обычно сейчас в Москве делается, снесен и заменен новоделом, соответственно славе классика литературы, полудворцового характера. Еще опаснее пространство сада – явный соблазн для очередного многоэтажного строительства. Как тут не вспомнить
