— Не для себя, старик, не печалуйся. Сведаться хочу. Как он?
— На глаза, честно сказать, куда как редко попадается. По твоему приказу, княже, на отлюдье живет. Одних школяров, коли нужда, пользует. Чем ему не жизнь — при таком-то жалованье!
Побежал старик. Осуждает. Только правды и ему знать до конца ни к чему. Не его ума дело. Семь лет назад никто итальянца не звал. С парнишкой приехал. Цену хорошую получил. Домой бы в Италию поспешить. Ан нет, в ногах валялся, чтоб оставить. Так и сказал: дороги, мол, мне обратно нет. Ты, князь, вся моя защита. А лекарь толковый. Вон как парнишку от падучей болезни вылечил. Припадки редко-редко случаются. Да и то, коли Джанбаттисты рядом нет. Прибежит, сразу успокоится. Отварами поит. Не жилец был парнишка — одному итальянцу животом обязан.
— Светлейший князь, вы приказали вашему покорному слуге явиться — я весь внимание. Мне так редко выпадает счастье быть вам полезным.
— Здравствуй, Джанбаттиста. Вот тебе и случай наверстать упущенное. Постороннего человека в Академии видел ли?
— Гонца из Москвы?
— Ну уж — из Москвы. Кто тебе о нем сказал?
— Мне не нужны соглядатаи, светлейший князь. У Джанбаттисты свои глаза и уши. Конь взнуздан по-московски. Седло и сбруя — не здешние. Тем более говор путешественника: мне он куда как знаком. Не то что я — синьор Гжегож сразу заметил. Полюбопытствовал.
— Ладно, не это важно. О кончине московского царя Федора слышал?
— Дидаскалы толковали.
— Вот и объясни мне по лекарскому вашему разумению, почему похоронили его не в царском одеянии, почему после кончины не постригли. Гроба каменного и того по мерке подбирать не стали. Не от небрежения же! При погребении государя порядок строгий блюдется. Ничто тебе на ум не приходит? Болел чем? Или…
— О, светлейший князь, мне остается только подтвердить возникшее у вас предположение: или был отравлен. Яды, как вы наверняка знаете, ваша светлость, имеют разное действие. От скоротечных — по телу знаки тут же идут, опухоль — час от часу растет. Так, рассказывали, было с родителем скончавшегося государя.
— Государем Иваном Васильевичем? Что именно?
— Он будто бы сидел за шахматной доской, когда лекарь поднес ему питье. После первых глотков царь упал головой на доску — только фигуры кругом раскатились. Рука свесилась и на глазах стала пухнуть, словно ее стали надувать воздухом. Все тело тоже, так что когда придворные решились к нему приблизиться, пуговицы стали отлетать от кафтана, а швы на одежде лопаться.
— Господи, спаси и помилуй!
— Может статься, и с царем Федором случилось нечто подобное? Тогда утром из спального, просторного платья переодеть его в дневное стало невозможно.
— Отсюда сермяжный кафтан! Ни у кого из придворных не займешь… Постой, лекарь, а постриг? Монашеское платье любое можно было взять — оно и так широкое.
— Но для пострига, ваша светлость, тело следует обнажить.
— Знаки!
— И пухлизна, ваша светлость. Насколько мне известно, подобный обряд совершает не один человек. Тайны не сохранить.
— И здесь сходится. Но остается маленькая гробница. Это при распухшем-то теле. Нет, по-твоему, лекарь, не получается.
— Осмелюсь возразить сиятельному князю. Каменную гробницу готовят не за один день, не правда ли? Думаю, она давно была исполнена и точно соответствовала размерам государя. Я слышал, он был совсем не большого роста.
— Если верить свидетелям, все придворные были выше него по крайней мере на голову. Московиты отличаются хорошим ростом.
— Так вот, ваша светлость, гробница могла казаться чужой для его царского величества из-за изменившегося объема тела. Вам не кажется это возможным, ваша светлость?
— Пожалуй… Значит, спешили они. Очень спешили.
— И хотели обойтись самым тесным кругом свидетелей.
— Но без слуг все равно было не обойтись.
— Слуги? Но уж их-то и вовсе просто убрать. Навсегда.
— Слышал, ясновельможная супруга моя собирается в путь?
— С тем и пришла к тебе, Ежи. Хочу до Острога доехать.
— До Острога? С чего это моей супруге на ум взбрело в такую даль пускаться?
— Давно с сестрой не видались. Гонца прислала — очень просит.
— И у меня был человек из Острога. Хозяйка замка, по его словам, жива-здорова, на балах отплясывает ровно девочка.
— Хвала Господу, сестра на здоровье не жалуется.
— Зато моя уважаемая супруга все время жалуется, и вдруг больная спешит здоровую навестить. Что за секрет такой?
— Может, и мне, ясновельможный супруг мой, поездка такая на пользу пойдет. Я долго не прогощу в Остроге.
— Так что же вы задумали, две сестрицы? Может, посвятите меня в свои секреты? Сама знаешь, с князем Константы дел у меня быть не может. Он мне истинной веры не прощает, а я…
— Не знала, что тебе так важны церковные дела, муж мой.
— Это ты о чем?
— Все знают, при дворе покойного короля был ты среди диссидентов, с протестантами дружбу водил, а теперь…
— В верные сыновья папского престола записался, хочешь сказать?
— Я не говорила этого.
— Так подумала, пани воеводзина, что то ж на то ж выходит.
— Не мне судить моего супруга.
— Вот это верно. Но с ортодоксами мне до сих пор дела иметь не приходилось, а потому и князь Острожский…
— В Самборе не бывает. Так как же бы ты захотел, муж мой, чтобы сестра приехала ко мне?
— Могла бы и не приезжать, хотя знаю, верность истинной церкви княгиня не только хранит, но и постоять за нее умеет. Как только мир в их семье существует! А на вопрос ты мой, пани воеводзина, так и не ответила. Я жду.
— Сестра посоветоваться хочет. Слишком князь Константы опекать племянницу свою Беату начал.
— Его дело.
— Его-то его, да Беата стала дружбу водить с тем московитом…
— Каким? Из Литвы?
— Да, с тем, о котором разное говорят.
— Тихо, тихо, Ядзя! Все понятно.
— Вот и теперь московит этот в Москву поехал с Львом Сапегой.
— Выходит, проверить его князь решил. И если во всем убедится…
— То не лучше ли, супруг мой, если не Беате он слово, в случае чего, даст, а дочери нашей.
— А эта Беата какой веры придерживается?
— Вся в дядю, потому князь Константы так ею и дорожит — ортодоксальной церкви одной поклоняется и других склонить в свою веру старается.
— Бог с ней с верой. И со свадьбой тоже. Тут о московите думать надо. Князь Острожский ко двору не стремится, а нам бы помощь в этом деле куда бы как не помешала.
— Вот видишь, супруг мой…
