любимый Дмитрий Иванович в темнице сгнил, а сын деспины — при коронованном великом князе! — вновь короновался. Вспомни, вспомни, Борис Федорович! Так что значит — меня не хотят? Это после того, как крест мне целовали?
— Целовали, государыня-сестрица, а как же — все целовали. Только это вроде как для начала. Сгоряча, что ли. А теперь охолонули. Не нужно нам бабы на престоле, и весь разговор.
— А ты что же? Ты, братец, не знал? Наперед не знал, когда престолом меня смущал? Власть самодержавную сулил? Почему теперь иную песню завел? Что ж твои послы иноземные, хваленые? Королеве английской исправно служат, а здесь и помощи не подадут?
— Не тешь себя сказками, Арина Федоровна. Иноземцы до той поры хороши, пока ты в силе. Пошатнешься, о камушек зацепишься — первыми сбегут, не оглянутся. Не знаю, сестра, как тебе с подданными твоими справиться.
— Мне, говоришь? Мне одной? А ты на что?
— Что я? Вон меня снова молва с делом Углическим связывать стала. Тестю моему службу его верную государю Ивану Васильевичу в опричнине в вину ставят. Марье Григорьевне, боярыне моей, ни в монастырь на богомолье съездить, ни из Кремля выехать, нигде показаться не можно стало.
— Разве не хватит, что я, государыня, тебя ни в чем не виню?
— Ты! О тебе тоже вот кругом толкуют.
— Из-за вашего Углича?
— Зачем Углича. Из-за супруга твоего покойного. Отчего да как помер доискиваются. Тебя винят. Мне уж, тебя, сестрица, спасаючи, сказать пришлось, что волю государя ты исполнишь незамедлительно. Жить без него во дворце не хочешь.
— Какую такую волю? Да ты что, Борис Федорович, ума решился? Не хочу во дворце жить? А где же тогда?
— Пришлось… Одним словом, что пожелал государь, чтобы жена его любимая в монастырь удалилась от всех светских искушений и радостей. Скорбеть о нем.
— Вот оно что! Выходит, предал ты меня, Борис Федорович? Родную сестру, что за тебя всю жизнь хлопотала, предал. Все наперед рассчитал, а дуре Арине и невдомек. Супруга царственного лишилася. Агнца Божьего, кроткого, безответного, чтобы ничего не получить, чем ты меня сманил. Господи! Господи, всемогущий и многомилостивый, где же правда? Правда-то где?
— Погоди, погоди, государыня, суд править. Времени у нас никакого нет. Торопиться надобно. Торопиться изо всех сил. Царевич ли Дмитрий, тень ли его на Москву ляжет, как бы людишки к ней не потянулись. Не любят они нас, Годуновых, ох не любят. Случая ждут, чтоб избавиться.
— Хватит, боярин! Наслушалась твоих умных речей вдосталь. Поди прочь, глаза б мои тебя не видели, змий лукавый. Поди! Царица я еще, а ты всего-то боярин. Пока боярин. Сказала, поди!
— Аринушка, сестрица моя любимая, да нешто я тебя чем обидеть хочу. Сама поразмысль. Державой править и из монастыря можно — помнишь, как государь Иван Васильевич из Александровой слободы правил? А и клобук — в случае чего — царице надеть не значит престола лишиться. Время пройдет, глядишь, Иов и разрешение от монашества даст. Это только сейчас. Для отводу глаз…
Белесое солнце. Прозрачные, словно стынущие лучи. Без тепла и яркого света. Гладь свинцовой воды. Скалы. Гранитные. Без зелени. Отступившие от озера Мелар леса. Широкие долины между холмами. Город, рассыпавшийся на трех островах между Меларом и морем. Соленым — здесь его никто не называет Балтийским. Узкие улочки. Стиснутые строениями площади. Плечом к плечу прижавшиеся грузные дома. Стокгольм… Для польского короля Зигмунта III лучший город на земле. Вымечтанная столица его государства. Нет, империи!
Он понимал: это был конец. Конец единственной, так согревавшей его мечты. Быть шведским королем! Польша его не интересовала. Не любил этой равнинной страны. Ненавидел шляхту. Заносчивую. Строптивую. Свысока смотревшую на племянника Анны Ягеллонки, стараниями которой ему достался престол. Даже преданность католицизму не сулила примирения. Каждый день — новые столкновения, споры, свидетельства неприязни. И вот теперь — он приговорен к ним. Только к ним.
Советники наблюдали со стороны. Не вмешиваясь. Не пытаясь советовать. Может быть, он просто не умел располагать к себе людей? Или был слишком предан католической церкви, не допуская никаких отступлений? Или осуждал те излишества, ту распущенность нравов, которые так ценили его польские подданные и не терпел он сам!
Внук Зигмунта I, иначе — Старого. Сначала всеобщего любимца, к концу царствования — предмета всеобщей неприязни (или в Польше и не могло быть по-другому?), короля польского и великого князя Литовского.
Вызванный умиравшим литовским королем Александром в Вильну дед сразу после похорон, без споров был избран великим князем литовским, еще через полтора месяца — на сейме королем польским. О, Зигмунт Старый знал, как навести порядок в стране. Разделил Польшу на пять округов. Каждый округ обязал в течение пяти лет нести службу на восточной границе, чтобы остальные округа в это время могли спокойно заниматься делами хозяйственными. Каждый воин должен был содержать себя сам — вид государственного налога.
Это Зигмунт I нашел способ сократить разбушевавшееся казнокрадство и взяточничество. Для этого особая комиссия должна была произвести оценку доходов с земель. Сборщики налогов получили исключительно высокое жалование — чтобы могли отказаться от вымогательств.
Не получилось. Восстала шляхта. Война с Московией привела на первых порах к потере Смоленска. В глазах Европы Польша потеряла былой престиж. Татары продолжали грабить южные земли.
Обманул союз с австрийским императором Максимилианом, который обещал склонить великого князя Московского Василия III к миру с Польшей и заставить магистра ордена Крестоносцев принести Польше ленную присягу. Обещания остались только обещаниями. Орден превратился в светское герцогство и перекрыл Польше выход к Балтике.
На детях Зигмунта Старого кончалась династия Ягеллонов. Зигмунт III был всего лишь сыном дочери старого короля. Материнская линия — чего она стоила! Внук чувствовал себя шведом — сыном шведского короля Иоанна III.
Он не придавал значения тому, что родился — в шведской тюрьме. В Грипсгольме. Туда последовала его мать, Катажина Ягеллонка, за своим супругом. Обоих их заключил в темницу брат отца, король Эрик XIV. Главное для Зигмунта III — он был внуком самого Густава Вазы! Что из того, что тетка сумела сделать племянника в его 21 год польским королем. Шведский престол к нему перешел от отца в 1592 году.
— Ваше королевское величество, наши агенты доносят, что московские бояре готовы вступить в переговоры с вашим величеством по поводу московского престола.
— Мне не нужна страна неверных.
— В вашей власти будет обратить такой большой народ в истинную веру. Это так естественно — народ последует примеру своего любимого монарха. Вам придется проявлять известную лояльность лишь на первых порах.
— Откуда у вас уверенность в желании боярства иметь на престоле иноземца?
— При всех обстоятельствах они не хотят допустить к власти боярина Бориса Годунова, слишком долго и самодержавно правившего ими на положении абсолютного фаворита покойного царя.
— У боярина Годунова есть своя партия?
— Исключительно родственники. Земский собор и Боярская дума не станут считаться с его семьей. К тому же вы помните, как восторженно относился царь Иван Грозный к вашей родительнице, как мечтал о супружеском союзе с ней.
— Иван Грозный добивался руки моей родительницы через развод?
— Судя по документам, он не оговаривал условий. Его мечтой было возвести на московский престол Катажину Ягеллонку.
— И это в то время, когда мой отец находился в заключении, а родительница делила с ним все невзгоды тюремной жизни? Это неслыханно!
— Но почему же, ваше величество? Речь шла не об обыкновенной шляхтенке, но о королевской дочери. Ее рука означала не только супружеский, но и политический союз.
