Создание иконостаса было вообще связано с большими трудностями. Необходимым числом умелых резчиков Петербург не располагал. Первоначально даже делалась попытка привлечь к работам обладавших соответствующими навыками солдат. Но в сентябре 1749 года на происходивших в Москве торгах заказ на иконостас по рисунку Растрелли получили столяры Кобылинские за сумму в две тысячи восемьсот рублей. Смотрителем над ними был назначен А. И. Евлашев. К 1754 году все работы в Преображенском солдатском соборе были закончены. Иконостас поставлен. В первых числах августа состоялось освящение церкви в присутствии самой Елизаветы Петровны.
Но ведь к 1754 году относит окончание Климента и автор „Сказания“ с той только разницей, что работы по внутреннему его убранству были заказчиком приостановлены. Вполне возможно, что постигшая Петра Трезина неудача побудила Бестужева-Рюмина воздержаться от ставших излишними трат. Так или иначе, одновременно задуманные соборы одновременно подошли к своему завершению.
Петербург
Дом А. П. Бестужева-Рюмина
А. П. Бестужев-Рюмин и Тихон
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство Алексей Петрович!
– Чего орешь, Тишка, пожар, что ли?
– Хуже, батюшка Алексей Петрович, куда хуже: государыня императрица кончается!
– Как так? Толком, толком говори! От кого прознал?
– От Василия Чулкова – Петру Иванычу Шувалову сказывал, а камер-лакей Родион Иваныч на подслухе у дверей стоял. Все до словечка слышал.
– Чулков – это точно. Так приключилось-то что?
– Встала государыня из-за стола обеденного. Оченно весела сегодня была, говорить много изволила, смеялась до распуку, будто в былые годы. Придворные только дивовались – откуда веселье такое взялося. Графиня Мавра Егоровна даже спросить осмелилась: мол, радостно на вас, ваше величество, глядеть, не иначе известие какое доброе получили. А государыня опять в смех. Много, мол, ты, Мавра, в жизни моей понимаешь. У меня завсегда, говорит, так было – сейчас слезы, сейчас смех. Над Иваном Ивановичем шутить изволила про занятия его ученые: мол, окромя опытов своих, свету белого не видит, ему Ломоносов Михайла любой девки краше.
– Отшутилась, значит. Дальше что было?
– Вот я и говорю, встала из-за стола-то, на руку Ивана Ивановича оперлась – да и покатилась.
– Как – покатилась?
– Без памяти. Сначала личико-то все задергалось, головка ходуном заходила, ручками так дивно взмахнула, словно лететь собралась, да на спину и упади. Иван Иванович поддержать не успел, так что влет государыню Кирила Григорьевич Разумовский да Салтыков-младший подхватили.
– Без памяти… Это как тогда, что из Царского в Петербург ехать собиралась.
– Видать, что так. Чулков тут подбежал, камер-лакеи, на руках в опочивальню снесли.
– Бывало уже так. Это у нее от отца – он так-то в припадках бился, батюшка мне сказывал, не раз видал. Бог милостив, обойдется.
– Да не бывало так-то, Алексей Петрович, то-то и беда, что не бывало. Теми разами обомрет, пена изо рта пойдет, а через четверть часика поуспокоится и заснет. Проснется, так и припадка своего не помнит. А тут сон-то и не пришел. Да ведь лицом вся посинела, хрипит, слюна идет, а сама без памяти. Пять часов без памяти лежала. Лекаря надежду потеряли в чувство привесть.
– Так привели же?
– Привесть привели, только говорить она не может.
– И так бывало – не в первый раз.
– Да послушай меня, батюшка, богом прошу! Не до шуток теперь.
– Какие шутки!
– Так вот, говорить от слабости государыня не может, а знаками велела Романа Ларионыча Воронцова позвать – понять долго не могли, кто нужен ей. Воронцова Романа потребовала, лекарям же выйти вон велела: мол, разговор у нее тайный будет и чтоб скорее, иначе не успеть может.
– Сама о кончине подумала? Поверить не могу. Только с Романом у нее и впрямь один толк – о наследнике.
– Вот то-то и оно, Алексей Петрович, ваше сиятельство, и я, подобно вам, так подумал.
– А от Романа дождешься совета – по его мыслям наследник хорош.
– Нет-нет, батюшка, Роман-то как увидал, что государыня совсем плоха, под каким-никаким претекстом из опочивальни вроде ненадолго отлучился, а там в карету – и давай бог ноги!
– В ответе ни перед кем не хочет быть, хитрая бестия! Да и то сказать, какой там совет. С ним поговорит, все выведает, а другому порасскажет, выдаст – вот и крутись потом как знаешь. Ладно, а после отхода-то его как?
– Да все хуже и хуже. Снова государыня обеспамятела. Лекаря с Иваном Ивановичем совет держали, толковали ему по-латыни – Родион Иваныч не уразумел, только видит, побелел наш Шувалов-то аки белый плат, к окошку подошел, лбом к стеклу прислонился и замер. Час битый как в забытьи простоял. Потом уж графиня Мавра Егоровна едва растолкала, в опочивальню повела.
– А наследник-то где?
– Из Ораниенбауму не приезжал.
– С супругой там?
– С какой супругой – с Лизаветой Воронцовой! Великая княгиня здесь в своих апартаментах сидит, да тоже, похоже, ни о чем не ведает. За ней такой присмотр, к дверям подойти не дадут.
– И способу нету?
– Способ, если уж крайняя нужда, может, и найдется.
– Крайняя, Тихон, что ни на есть крайняя. Есть там возле нее хоть один человек, чтоб из доверенных был? Чтоб слова мои передать ей мог?
– Слова? Нет, батюшка, за такого не поручусь. Разве записку ненароком сунуть, как ты ей всегда писал, это б еще можно.
– А если поймают?
– Так ведь все едино, конец государыне настает.
– Верно ли?
– Да чего ж вернее. По лекарям видно, надежды нет.
– Разве что так…
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Болезнь русской императрицы приобретает все более серьезный характер, милорд.
– Новые припадки?
– Да, и все более сильные. Наш резидент пишет о последнем, при котором беспамятство затянулось на много часов.
– Какие же разговоры идут о престолонаследии? Императрица по-прежнему боится завещательных распоряжений?
– О да, и все же несколько раз заговаривала на эту тему с высшими сановниками.
– Кандидатура наследника по-прежнему продолжает ее не удовлетворять?
– Она не видится ни с ним, ни с его супругой месяцами.
