– Да твою поездку в Киль. Что ты там разведал, о чем с зятьком моим толковал. Слухи до меня от него дошли, будто после твоего приезда завещание матушкино из архива городского пропало. Правда ли?
– Святая правда, государыня.
– Да ты что, Алексей Петрович, прямо так и признаешься, как супротив меня интригу плел?
– Кабы против вас, ваше величество, так не признался бы. А моей вины противу вас нету.
– Как есть ничего понять не могу! Что тебе в завещании том нужно было, говори ты толком, в гнев не вводи.
– Только того и хочу, ваше величество. Покойная императрица Анна Иоанновна послала меня в Киль завещание посмотреть, что в нем написано.
– Да отпуск же там, само завещание-то здесь было!
– Эх, ваше величество, да разве непременно отпуск оригиналу равен приходится!
– И что оказалось?
– Не было в отпуске вашего имени.
– Как – не было?
– То ли Александр Данилыч что удумал, то ли голштинцы сообразили, но стояло там только имя Анны Петровны и потомство ее.
– Да как же так случиться могло? Подлог же это, подлог!
– А если и подлог, то спорить с ним как? Времени рассмотреть у меня не было. Да и в споре таком каждый прав по-своему остается, настоящей-то правды не дойдешь. Чья сила, того и правда.
– Ну увидел ты, Анне Иоанновне рассказал, и что?
– Государыня, сами посудите, если рассказал как было, чего императрице покойной на меня гневаться, в Петербург не пускать, отца родного осудить?
– Верно, не пустила тебя. А ты так прост, что все ей и выложил.
– Тоже нет. Кому охота голову в петлю совать.
– Да уж, на кого, на кого, а на тебя непохоже. Так как же ты извернулся?
– Ваша правда, государыня, именно что извернулся, не чаял, как ноги унес, хоть императрицу и прогневал.
– Да не томи ты, начал говорить, договаривай.
– Не серчай, государыня, язык не поворачивается. Виноват я перед тобой, как есть виноват.
– Да что?
– Изничтожил я его, своими руками изничтожил.
– Завещание?!
– Его. Ну что, подумал, в споры вступать, правоту доказывать. Может и до споров не дойти. Голштинцы поддержку найдут, союзничков, которым та грамота по мыслям придется, и боле ничего не докажешь.
– Ну и смел ты, Алексей Петров, ничего не скажешь. А Анне что сказал?
– Что не нашел, что нету его в архиве – то ли затерялось, то ли где спрятано.
– Поверила?
– А что было не верить? Через доверенных людей вызнавала, стороной от самого герцога Карла – все сказали: нет завещания.
– А тебя, значит, держать не стала, что не потрафил, больше ждала, чем другие могли?
– Как мне спрашивать было, государыня? Ответ держал, приказ получил обратно посланником ворочаться, вот и вернулся в Гамбург. Только на месте уж узнал, что с досады старика моего с воеводства сняла, в деревню безвыездно отправила.
– Да, дивились все, с чего бы гнев такой, ан вишь, какое дело-то. Ну ладно, бог с ней, с Анной. Лучше скажи, чего принцесса тебя в Петербург позвала, какой такой службы от тебя дожидалась.
– И здесь секрету нету. О сыне покойной императрицы беспокоилась, чтоб поперек дороги Иоанну Антоновичу не стал.
– Значит, был все-таки сын у нее, не зря кругом толковали.
– Конечно, был. Отца тогда из Митавы и выслали, батюшку моего. Обвинение целое Анна Иоанновна, покойница, против него в Тайную канцелярию написала. Потому и Бирона с собой сюда забрала – родитель все-таки.
– А мне-то и монастырем, и ссылкой грозилась, словами непотребными обзывала, да еще на людях.
– И охота вам, государыня, такое поминать. Было – прошло, и как камень в воду. Благо вот вы живы, царствуете благополучно и, дай бог, долгие годы на радость нам всем процарствуете.
– Благодарствуй, Алексей Петрович. А что же с сыном-то?
– Да ничего я о нем не знал. К чему он мне? А принцесса все дознавалась, не верила, хотела за родителем моим посылать. И послала бы, кабы не ваше счастливое воцарение.
– Ну что ж, ступай с Богом, Алексей Петрович. Вин на тебе никаких противу меня нет. Живи себе спокойно. Службу, время подойдет, тоже тебе найдем. Без дела сидеть не будешь.
– Ваше императорское величество, ничем я не заслужил доверия вашего, чтоб к словам моим прислушиваться вы стали, и все же разрешите слова два молвить – сердце не на месте.
– О чем ты?
– Слыхал я распоряжение ваше, чтоб чернеца Пахома разыскать и в Петербург привезти.
– Верно, искать его начнут. Да тебе-то что?
– Ваше императорское величество, отмените указ!
– Что такое?
– Не надо вам Пахома искать, ни к чему.
– Да ты знаешь, разговор-то о ком. Ведь это поп церкви московской Воскресения в Барашах у ворот Покровских, который нас с Алексеем Григорьичем…
– Простите, государыня. Не надо ничего вам мне говорить, а мне, покорному слуге вашему, слушать. Только вот как раз этого попа вам и не надо. Во время венчания окромя него кто в церкви был?
– Никого. Да мыслимое ли дело, чтоб со свидетелями.
– Вот то-то и оно. Один поп какой свидетель, да, может статься, его уж и в живых нет. Поди, не молоденький был.
– Ах вот ты о чем! Да ведь мне перед Алексеем Григорьичем себя не оправдать, с чего это вдруг ото всего откажусь.
– И не оправдывайте, государыня! На то у вас власть, чтоб сказать, что не хотите, аль того лучше – весточку имеете, что уж и нету его, попа того.
– Разве что…
– Послушай, государыня, доброго совета – еще не раз его вспомнишь, а с ним и Алексея Бестужева за верную службу. Может, тогда ты сердце свое тешила, а теперь какой во всем этом для императрицы резон. Без свидетелей всегда сподручней.
– Тогда о семье узнать надо, помочь, если что.
– И этого, государыня, не надо. Слухи пойдут, разговоры, почему о них, не о других заботишься. Еще хуже выйдет.
– Так что ж, отступиться, по-твоему, что ли?
– Зачем – отступиться, государыня! Все и без вашего величества сделать можно, без шуму. Узнать, прихожане кто, тем, что познатнее, подсказать. Много ли поповской семье надо – пустяки одни.
– Экой ты, Алексей Петрович, осмотрительной!
– О вашем императорском величестве забочусь. Мало ли зла вас в жизни коснулось, может, хватит? Может, и в спокое пора вам побыть, молодостью попользоваться.
– Какая молодость, Алексей Петрович, я в полтавской год родилась.
– Знаю, государыня, все знаю, да разве тридцать два годика – такие лета, чтоб о них поминать. Цвести вам и цвести, людей красотой да весельем радовать.
– Добрый ты, однако, Алексей Петрович. Всегда думала, и сердца у тебя нет.
– За что ж так, ваше величество! Только сердце не на каждый случай показать можно – себе дороже станет, жалеть-то никто не будет.
