даже по африканским меркам маловата. Законная гордость Свободной Африки, ага. Ну, а то, что часики у Папы на запястье стоят наверняка малость побольше, чем совокупный годовой заработок всех теснящихся на усыпанной мусором равнине, — дело десятое, в этот миг всенародного ликования как-то даже и забытое, не имеющее отношения к законной гордости вольного народа…
Папа виртуозил голосом, как хороший пианист инструментом. То поднимал речь до трагических высот, то понижал до пафосного полушепота, то говорил так, словно его вдруг осенило нешуточное озарение, то, как у него в обычае, определенно отпускал шуточку на простонародном диалекте, отчего толпа разражалась хохотом, словно их щекотали. Не понимая ни слова, Мазур, тем не менее, смотрел с уважением: во-первых, Папа всецело завладел толпой, во-вторых, шпарил без бумажки, не то что сановные ораторы в родном отечестве. Есть за что уважать… Столпившиеся здесь ни на грош не разбогатели, ничем не улучшили жизнь, но разойдутся, пыжась от гордости за родину, за себя, за Папу — обладатели второго по величине плавательного бассейна в Африке…
Только теперь Мазур вспомнил, точнее, пустил в сознание увиденное в центре города. Здоровенное пятно алой краски, нелепо выглядевшее на белоснежной стене — еще не подсохшее, стекавшее ручейками до земли, влажно поблескивавшее…
Малость пообтесавшемуся здесь человеку объяснений не требуется. Маскировавшиеся под простых обывателей злыдни-оппозиционеры в последний момент успели намалевать на стене какой-нибудь лозунг, так что оттирать было поздно. Полковник Мтанга любит нестандартные решения. Его орелики, без сомнения, в темпе плеснули на стену ведерко краски того же цвета, что и надпись. Пятно на стене — конечно, непорядок, но все же не антиправительственная выходка. Всегда можно соврать, что это пьяные строители лопухнулись. Они тут не то что краску льют куда попало, случалось, и бульдозер с очередной великой стройки пропивали.
Здесь и Мазур со своими, и люди Леона выполняли чисто декоративную функцию: белые верзилы в камуфляже, ага, по африканским меркам — столь же хороший тон, как почетный караул у королевского дворца где-нибудь в Британии. Свобода, независимость и все такое прочее, вплоть до воспарившего в невиданные выси народного самосознания — но в то же время престижно иметь при себе белую гвардию, в прямом смысле слова. Мазур уже не был так напряжен. Если из глубин толпы вздумает протолкаться в первые ряды вооруженный придурок, его перехватят даже не телохранители в цивильном — раздерет на клочки и сувениры исходящая обожанием толпа. Единственная угроза — конторская пятиэтажка в полукилометре отсюда, хороший снайпер в секунду способен оставить нацию без вождя и отца. Однако у каждого окна и на чердаке тоже торчат мальчики полковника Мтанги. Полковник вышколен в Европе и снайперскую угрозу всегда берет в расчет — пусть даже до сих пор на Папу никто со снайперкой не покушался.
Так что можно было, скоротания скуки для, немного оглядеться. Принцессу, к сожалению, не рассмотреть, ее заслоняет шестипудовая туша его превосходительства, второго человека в армии (и в армии, и в парочке столь же ключевых точек есть только вторые, третьи и нижеследующие, а первым везде официально числится Папа).
Папа, как раз под нестройные аплодисменты стоявших на площадке и вопли толпы, прикалывал орденскую звезду главному инженеру-французу. Тот старался соответствовать, но на лице все же читалась затаенная (и логичная, в общем) мысль: «Лучше бы деньгами дали». Дипломатическая мелюзга, наверняка отчаянно скучавшая, старательно изображала на лицах живейший интерес. А вот товарищ советский посол, статный, с красивой проседью на висках, лучился искренней радостью, словно новенький полтинник. Месяц с лишним прошел, а он до сих пор не мог в себя прийти от радости. Ну, так уж человеку свезло…
Карьерного дипломата — неважно, советского или западного — в подобное захолустье разве что палкой загонишь. Послами в этакую глушь попадают либо проштрафившиеся, либо неудачники без должной протекции. К тому же обремененный житейским опытом человек, вроде Мазура, прекрасно знает, что в Советском Союзе есть старая добрая традиция: послами в третьеразрядную глушь сплошь и рядом принято законопачивать провинившихся партийных товарищей невысокого ранга. Здешний посол исключением не был: бывший первый секретарь обкома из глубины сибирских руд, то ли недостаточно гибко колебался вместе с линией партии, то ли животноводство развалил (Лаврик знал точно, но неинтересно спрашивать).
Года три посол торчал тут декоративной фигурой, тихо сатанея от жары и скуки, потихоньку попивал, и вяло блудил с техническим персоналом женского пола. А потом свезло…
Короткая история здешней державы — всего-то четверть века с небольшим — как-то обошлась без серьезных потрясений. Когда в шестидесятом французы ушли… точнее говоря, не то чтобы ушли, а просто-напросто спустили флаг, вывели свою администрацию и большую часть войск, сохранив ключевые позиции в экономике так прочно, что денежной единицей до сих пор служил французский франк… В общем, когда вместо сине-бело-красного штандарта стал реять черно-зелено-золотой, особых потрясений не случилось. Не было ни большой гражданской войны, как в Конго, ни серьезной межплеменной резни, как в полудюжине других мест. Сепаратисты так и не объявились, и, что гораздо более важно, так и не сыскалось коммунистов, левых, социалистов, решивших бы вести страну по пути, указанному Великим Октябрем, — а потому страна, как легко догадаться, не стала еще одной ареной потаенного противоборства двух сверхдержав. Пара-тройка марксистов в столице все же имелась — но они были чистой воды теоретиками, вовсе не рвавшимися просвещать народные массы и звать в светлое будущее, — а потому Папа в свое время велел числить их по разряду городских сумасшедших и не трогать. Поскольку вреда от них ни малейшего, а польза есть — их всегда можно предъявить иностранной общественности как неопровержимое доказательство царящей в стране демократии и политических свобод.
Так что страна четверть века жила ни шатко, ни валко, без особых потрясений, хотя и пережила за это время с полдюжины вялых государственных переворотов, успешных и провальных — в Африке военные перевороты стали такой же национальной традицией, как в Южной Америке. Одиннадцать лет назад у власти оказалось хлипконькое правительство из штатских интеллигентов. Никак нельзя сказать, что они все развалили — но народишко был никчемный, болтуны и бездельники, стремительно потерявшие всякий авторитет.
Они даже казнокрадствовать не умели толком, то есть чистенько и без огласки. И тогда пришел Папа, в ту пору главнокомандующий армией. Практически бескровно сбросил штатских говорунов, благородно позволив им сбежать за границу, и быстренько представил дело так, будто «эти, в галстуках» и в самом деле развалили до основания все, до чего могли дотянуться, — а он, соответственно, будет наводить порядок и обеспечивать процветание. Как это сплошь и рядом водится, первую часть программы он даже перевыполнил, а вот со второй как-то не ладилось, но поздно было пить боржоми. Папа сел прочно и очень уж быстро превратился в Ньягата Теле…
Страна была, в общем, небедная, вывозила какао, кофе и бананы, красное, розовое и черное дерево, разрабатывала месторождения алмазов и марганцевой руды, даже обзавелась промышленностью в виде деревообрабатывающих и текстильных фабрик, велосипедного завода, завода по сборке транзисторов и тому подобных гигантов индустрии. Владельцами большей части всей этой благодати были иностранные компании, в первую очередь французские. Однако Папу нисколько не волновало, белого цвета буржуй или черного. Главное, чтобы не забывали делиться регулярно и в соответствии с таксой. Куда ни кинь, везде Отец Нации имел процент, долю, отчисления, часть акций, одним словом, профит и куверты, как говаривали в старину. И понимал к тому же, что благолепия ради следует из каждой прикарманенной тысячи франков хотя бы десяточку пустить на народные нужды: ущерба никакого, а польза безусловная.
А месяц с небольшим назад, Отец Нации вдруг пригласил к себе советского посла (чего прежде никогда не случалось) и за французским коньячком наговорил удивительных вещей. Оказалось, Папа давно уже питает искреннюю симпатию к Советскому Союзу и советскому народу, дружбу с коими намерен расширять и углублять самым недвусмысленным образом, в подтверждение чего собирается предпринять в ближайшее время ряд конкретных шагов. Напрямую об этом не говорилось, но Папа вдобавок недвусмысленно дал понять, что с большим интересом присматривается к марксизму-ленинизму и в будущем, очень может случится, приступит к преобразованию страны на социалистический лад.
По воспоминаниям очевидцев, товарищ посол, вернувшись, понесся в шифровальную комнату прямо-таки бегом, перепрыгивая через три ступеньки. В Москву полетели простыни шифровок. Как болтали
