− Другая вселенная, − реагирую я. − И мы с ней хлебнем!
− О, да!
− Есть, правда, сдерживающие факторы, − говорю я. − Мы предоставляем им гигантский рынок сбыта. Это − первое. Во-вторых, главная цель Китая − Россия. Вернее, Сибирь. Они рассматривают ее, как свою утраченную территорию. В девятнадцатом веке, во время восстания тайпинов, царские агенты лишили Китай площади в триста пятьдесят тысяч квадратных миль к северу от Амура. Один из главнейших русских портов − Владивосток основан на этой земле. Но если Россия вернула после распада СССР земли казахов, узбеков, киргизов, так чем хуже китайцы? Претензии последуют обязательно. Это вопрос времени. И − убыли российского народа. Чукотка − площадью в три Великобритании, из своего населения в сто восемьдесят тысяч в 1990 году потеряла сто пятнадцать, а в ближайшие пять лет там останется двадцать тысяч. Как можно такими силами поддержать жизнеобеспечение региона? Или же дать отпор пришельцам?
− А я бы отметил, как сдерживающий фактор − их язык и иероглифы, − замечает Большой Босс. − Не будь они так сложны, еще вчера нас бы смела китайская экспансия, а она не может развиваться стремительно без понятного другим народам языка.
− Да, первенство тут за нами, − соглашаюсь я.
− Кстати, о России, − говорит он. − Вы часто бываете там, и, как я слышал, английский язык прививается аборигенам довольно успешно?..
Я утвердительно киваю, уясняя, что старый лис наконец-таки начал свой заезд по кривой…
− Меня беспокоят ваши отношения с «Боингом», − роняет он. И − вскидывает искательно свои всеведущие глумливые глазищи, выдерживая паузу.
− Я всячески стремлюсь к паритету, − обтекаемо произношу я.
− Это правильно, − столь же обтекаемо произносит он.
Компания «Боинг» − мой конкурент. Давний и непримиримый, хотя первое лицо из его руководства входит в Совет, и мы подчиняемся общей дисциплине и решениям. С крахом коммунизма мы действовали на российском рынке подчеркнуто независимо, и теперь пожинаем плоды собственных недоговоренностей.
“Боинг”, один из лидеров авиастроения, активно принялся разрушать соответствующую промышленность России, навязывая свою продукцию и всячески препятствуя производству продукции местной. Более того: было пролоббировано межправительственное решение о запрете на ее использование в западных странах − якобы в силу несоответствия современным техническим требованиям. Политика вполне понятная, логичная и несущая нашей нации очевидные выгоды. Однако когда был объявлен конкурс на создание новых ракетоносителей под развитие телекоммуникаций, а это уже мой бизнес! − “Боинг” влез и сюда, причем, используя свое влияние в Конгрессе, добился решения об объявлении победителями конкурса двух компаний − своей и моей, хотя мой ракетоноситель, снабженный русским двигателем, был абсолютным и безоговорочным лидером. Для России же появление в тендере “Боинга” носило роковой и дискриминационный характер, поскольку общий контракт НАСА на двигатели теперь разбивался на две части. Положение дел, конечно, выправляла моя компания, спасающая ракетную фирму русских от банкротства и неминуемой разрухи.
− До того момента, покуда не начались трения, − сообщаю я Большому Боссу, − я уже инвестировал в российскую экономику около миллиарда, и этот факт вам хорошо известен. Сто тридцать семь миллионов ушло под проект нового двигателя, и я не только заинтересован вернуть эти деньги обратно, но и получить прибыль от использования спутников. Что инвестировал “Боинг”? Что инвестировал его покровитель мистер Пратт?
− У вас разная политика…
− У меня политика серьезного и глобального бизнеса, − говорю я. − А вы знаете, сколько приходится преодолевать сложностей в той же России? Хотя бы − связанных с ее крючковатым законодательством? С ее тотальной коррупцией и взятками? Пратт мыслит линейно: конкурента надо уничтожить, не идя на затраты. Подобно мыслили монголы, оставляя за собой выжженные селенья.
− Не только монголы…
− Да, но я полагаю, что селенья и умелые руки надо сохранить. Как? Купить. Недорого и выгодно. Все это в итоге будет работать на нас. Под снос должна идти явная рухлядь. А что получается? «Боинг» заинтересован в блокировании не только интересов России, но и моих. Он хочет заграбастать весь контракт на полтора миллиарда долларов.
− Но это невозможно… − кривится Большой Босс. − Для этого им придется произвести двигатели в США дешевле, нежели они производятся в Москве.
− Именно. Или − опорочить российские технологии, чем они и заняты. Кроме того: в Москве у них нет никакого прямого влияния в ракетной фирме.
Тут я прикусываю язык. Говорить о том, что я пытаюсь завладеть блокирующим пакетом российского предприятия через махинации с использованием местной финансовой структуры, не следует. Пратт покуда до этого не додумался, а я уже поставил идею на прочные рельсы.
− Но вы же не против, если контракт будет разделен поровну? − с нажимом вопрошает Большой Босс.
− Он и так разделен поровну, − отвечаю я.
Повисает пауза. Ее следует срочно заполнить, ибо, дай я сейчас лживые гарантии, что откажусь от элемента соревновательности, и стану прилежным мальчиком, пляшущим под дуду мистера Пратта, − попаду в неловкое положение. В итоге меня объявят вероломным обманщиком. А не бери я на себя никаких обязательств, не будет и претензий.
− В конце концов, я не лезу в авиацию, пускай они оставят в покое космос, − говорю я, заведомо сознавая всю глупость подобного заявления. Но оно, как и предполагалось, сбивает строй мыслей Большого Босса.
− Вы рассуждаете наивно, Генри… − В голосе его звучит участливая покровительственность.
− Да, я говорю о желаемом… Но если такое желаемое претворится в действительность, хуже не будет.
− Хорошо, я готов выступить в качестве рефери, − подводит итог Большой Босс, очевидно, утомившись от моего отпора и от всей сложности обсуждаемого вопроса.
Наверняка после моего ухода он свяжется с Праттом и скажет ему, чтобы тот сбавил обороты и выждал время. При этом сошлется на какие-нибудь таинственные события, должные произойти в скором будущем, то есть − невесть когда, и благотворно повлиять на проблему. Это его обычный прием. Большой Босс любит принимать неопределенные решения − авось, жизнь сама рассудит, что к чему. А если принимает определенные решения, то формулирует их также неопределенно, понимай, как знаешь. Если исходить из подобной логики, он наверняка страдает запорами.
По-моему, он все-таки лентяй, не желающий ни с кем из нас − своими финансистами, − обострять отношения, хотя все мы его всерьез побаиваемся. Вернее, мы побаиваемся друг друга, но наши страхи проходят через него, как через фильтр, концентрируясь в нем. Посему Большой Босс воплощает саму реальность опасности. Но эта его половинчатость нас всех когда-нибудь погубит, точно.
− Как дочь? Ты еще не ждешь внуков? − переводит он разговор на нейтральную тему.
Я горестно вздыхаю, а затем сетую на никчемность и разбросанность нашей молодежи.
− Пора думать о преемниках… − веско и двусмысленно произносит Большой Босс.
− То есть? − невольно настораживаюсь я.
− Знаете, Генри, − тон его приобретает дружескую конфиденциальность, − я хотел бы поговорить с вами об одной существенной вещи… Мои проблемы со здоровьем зашли далеко, и я волей-неволей озабочен, вероятно, скорой передачей дел… Не перебивайте! − Заметив, как я возмущенно подскакиваю в кресле, он выставляет вперед ладонь. − Я готов остаться в Совете в качестве доверенного лица Председателя, но о кандидатуре самого Председателя уже сейчас следует крепко подумать. И такой кандидатурой я вижу именно вас.
