Однажды в Кармо Жорес проходил с группой рабочих по площади Гамбетты, направляясь в комитет профсоюза. Прямо на них ехали несколько конных жандармов. Жорес и его спутники отошли в сторону, но жандармы тоже свернули и направились прямо на них. Жорес был прижат огромной грудью храпящей лошади к дереву. Вдруг жандарм наклонился с седла и, быстро оглянувшись, пробормотал:
— Гражданин Жорес, ради бога уходите, вас хотят убить…
Рабочие уже давно заметили, что по пятам Жореса следуют какие-то подозрительные, не известные никому в Кармо люди, что конные патрули, постоянно разъезжавшие по улочкам городка, всегда стремятся спровоцировать свалку, столкновение, если Жорес находится в толпе. Несколько раз рабочие, плотным кольцом окружая социалистического депутата, буквально своими телами прикрывали Жореса, Как-то он был прижат несколькими лошадьми к стене одного невзрачного домика, и его явно толкали под копыта. Но позади внезапно открылась дверь, и чьи-то заботливые руки втолкнули его в дом, захлопнув дверь перед носом жандармов, Жорес заметил, что рабочие всегда провожают его; что по пути его следования регулярно, через каждую сотню шагов, стоят, словно прогуливаясь рабочие. Они как бы передавали; его из рук в руки. Он догадался, что рабочие специально организовали молчаливую и негласную охрану своего Зану, как они его называли на местном диалекте. Эти предосторожности были совсем не напрасны. Спустя несколько лет некий Тозье, служивший жандармом в отряде, присланном в Карно, рассказал:
— Я случайно узнал, что одному жандарму было приказано при случае убить Жореса. С этого момента я не спускал глаз с этого человека, не покидал его ни на минуту. Однажды во время свалки я заметил, как он пытается приблизиться к Жоресу, и тогда я ему сказал: «Если ты решил сделать то, что обещал, то я пристрелю тебя на месте».
Власти непрерывными провокациями пытались получить повод для репрессий. 15 октября два казначея забастовщиков, люди пожилые, пользовавшиеся уважением и доверием в Кармо, были без всякого повода арестованы и в наручниках отправлены в тюрьму в Альби. Был наложен арест на деньги забастовочного комитета. Это явилось исполнением давно задуманного Рессегье и префектом Ду плана лишить забастовщиков их скромных денежных фондов.
В тот же день устраивается еще одна провокация. В Париж пошло донесение о том, что якобы рабочие покушались на жизнь Рессегье. Но никаких фактов, доказательств найти не удалось. В действительности, если и можно было говорить об угрозах насилия, то лишь насилия по отношению к Жоресу. Рессегье через газеты, находившиеся под его влиянием, вел прямую подстрекательскую кампанию против Жореса. Сообщалось, что он лично организовал «покушение» на Рессегье. Дело дошло даже до распространения гнусной клеветы о том, что Жорес присвоил деньги забастовщиков. По логике панамистов, это было, конечно, совершенно реальным делом.
Буржуазные газеты в связи с любым действием, любым выступлением Жореса публиковали самые фантастические вымыслы. В разгар забастовки Жорес уезжал на короткое время в разные города для проведения митингов и сбора денег в пользу стекольщиков Кармо. На этот раз он приехал с группой депутатов-социалистов в Тулузу, где в зале Капитоль в восемь часов должен был состояться митинг. Еще оставалось часа два времени, и местные депутаты-радикалы предложили социалистам закусить на скорую руку. Митинг прошел хорошо; аудитория тепло встретила Жореса, удалось собрать кое-какие деньги.
На другой день, ожидая поезда, Жорес читал газету «Ле телеграф», в которой уже сообщалось о вчерашнем митинге. Оказывается, в честь депутатов-социалистов вчера за счет кассы забастовщиков был устроен роскошный банкет. Корреспондент газеты привел меню торжественного обеда, в котором среди прочего фигурировали такие деликатесы, как раковый суп, фаршированная куропатка, спаржа, пломбир, хорошее вино, шампанское. Прочитав все это, Жорес, который любил хорошо поесть, в искреннем недоумении обратился к своим спутникам:
— Оказывается, вы ели куропатку и спаржу. Почему же мне ничего не досталось, а я ведь так люблю эти вещи…
Громкий хохот раздался в ответ; Жорес наивно поверил лживой выдумке. Его друзья, как и он сам, не ели ничего, кроме «кассуле» — фасоли с гусем, запив ее дешевым молодым вином. Жорес очень часто недооценивал фантазию, а вернее, подлость своих политических противников.
В день, когда арестовали рабочих-казначеев и когда якобы рабочие пытались совершить покушение на Рессегье, отель, где остановился Жорес, окружила полиция. Никого не впускали и не выпускали. В номере Жореса сидели еще три депутата-социалиста, несколько друзей-журналистов. Чтобы убить время, беседовали, без конца обсуждая положение в Кармо. Жорес предложил почитать вслух. Под рукой оказалась книга с текстом знаменитых стихов Виктора Гюго, объединенных в поэму «Возмездие». Это были те самые стихи, которые служили настольной книгой многих французских революционеров. Раскрыв наудачу книгу, Жорес громко декламировал:
Жандармы, услышав громкий голос Жореса и разобрав смысл произносимых слов, немедленно направила префекту чрезвычайное донесение. В благонамеренные газеты полетели телеграммы с сообщениями о том, что Жорес целую ночь горячо призывал своих товарищей к кровавому восстанию.
Уже под утро в номер ворвались жандармы и произвели тщательный обыск. Они потребовали показать все, что есть в карманах у Жореса. Полицейский Кордель внимательно перечитал его письма, в том числе полученное накануне письмо от матери, очень тревожившейся за своего Жанно.
Обстановка в Кармо становилась все тревожнее, Росло возмущение рабочих, измученных голодом и преследованиями. А власти намеренно провоцировали их на какой-либо акт насилия. Жорес выезжает в Париж. 24 октября он вносит в палату интерпелляцию в связи с посылкой войск в Кармо и грубыми беззакониями, творимыми там префектом Ду и Рессегье.
Два дня Жорес выступает со своей интерпелляцией. Он шаг за шагом разоблачает грубейшие нарушения республиканской законности, провокации властей. Он использует мельчайшие детали, рассказывая, в частности, о незаконном обыске депутатов, чтобы сделать вывод о грубо провокационном поведении правительства Рибо, которое в угоду Рессегье и другим французским капиталистам, дружно выступавшим в его поддержку, пошло на нарушение элементарных конституционных прав и гарантий.
— Господа, вы хорошо понимаете, что эти события представляют собой не только оскорбление всех республиканцев. Я утверждаю, что они угрожают существованию самой республики!
После интерпелляции Жореса и развернувшейся затем дискуссии правительство Рибо подает в отставку. Но стекольщикам Кармо от этого было не легче. Реосегье не шел ни на какие переговоры. Ему все же удалось нанять некоторое число штрейкбрехеров. К тому же часть рабочих не выдержала и согласилась выйти за работу. 22 ноября рабочие объявили о прекращении забастовки. Рессегье добился своего — свыше двухсот неугодных ему «смутьянов» обратно на завод уже не попали. Что было делать? Уволенные не имели шансов устроиться на другие стекольные заводы Франции, ибо их владельцы из-за солидарности с Рессегье отказались дать им работу.
Совершенно случайно родилась идея — создать в Кармо новый стекольный завод, который принадлежал бы самим рабочим. Эта идея импонировала многим, ведь схватка стекольщиков и Рессегье давно приобрела символический характер; речь шла о борьбе между всем рабочим классом и всеми хозяевами. Забастовка имела принципиальное политическое значение для всего рабочего класса. В ней решался вопрос о существовании и правах профсоюзов. Уничтожение профсоюза было главной целью Рессегье. Поэтому-то его поддерживала вся французская буржуазия. Французское рабочее движение в лице его политических, профсоюзных и иных организаций инстинктивно, а кое-где и сознательно понимало необходимость какого-то морального успеха в этой борьбе.
