Первое, что подумал Жорес, когда ступил на землю Латинской Америки, это нет ли писем из дома, от жены. Писем не было. Расстроенный, он сидит у себя в номере, читает книжку поэм Огюста Анжелье и снова пишет домой. Он сочиняет маленькое стихотворение, посвященное близким, выражает в нем надежду на счастливую встречу. Кто не испытывал эти вспышки любви к близким, когда наступает временная разлука? Но мало таких людей, подобных Жоресу, кто любил столь бескорыстно. Впрочем, у него, к счастью, слишком мало времени, чтобы тоскливо переживать одиночество. Латиноамериканские друзья, окружившие Жореса проявлениями самых пылких, истинно южных чувств, загрузили его до предела.
Только в Аргентине Жорес прочитал восемь лекций. Вот их темы: «Сила идеала», «Идеи Альберди и современная действительность», «Социальная политика в Европе и вопросы эмиграции», «Национальные интересы, демократия и рабочий класс», «Военная организация Франции», «Последствия европейской войны и средства обеспечения мира», «Цивилизация и социализм», «Аргентинская социалистическая партия».
Во всех лекциях Жорес горячо пропагандирует идеи социализма. Ведь оп выступает как посол Интернационала. Лекции имеют колоссальный успех.
25 сентября, когда Жорес был в Буэнос-Айресе, происходит несчастье. Крейсер «Либерте», которым командовал его брат Луи, взорвался на рейде в Тулоне. Погибло около шестисот матросов. Жорес тяжело переживает, получив сообщение об этой трагедии. Бедный Луи, близкое родство с вождем французского социализма и без этого не способствовало его военной карьере. Когда русский царь посетил Шербург, его вычеркнули из списка офицеров, награжденных русскими орденами: слишком одиозная фамилия. Правда, капитану первого ранга Луи Жоресу был высочайше пожалован в качестве компенсации золотой портсигар, украшенный сапфиром. Враги Жореса, не капитана Жореса, а нашего героя, уже начали собирать обвинительные документы против капитана в связи со взрывом. К счастью, в это время его не было на борту крейсера. Он проводил свой очередной отпуск на берегу. Жорес пишет брату трогательное письмо: он готов сделать все, чтобы помешать негодяям состряпать дело против честного офицера…
Когда Жорес вернулся в Европу, то многое здесь обрадовало и успокоило его. Приписать вину за взрыв крейсера его брату не удалось. Кризис из-за Агадира, грозивший перерасти в войну, закончился компромиссом. Но он же пробудил антивоенную активность рабочего класса. Движение европейского пролетариата против войны явно усилилось. Интернационал, казалось, начинает серьезно руководить этим движением. Он организует выступления рабочего класса. 5 ноября в манеже Сен-Поль Жорес выступает на международном митинге, созванном Интернационалом. В ноябре 1911 года такие митинги прошли по всем европейским странам.
Но многое в деятельности Международного социалистического бюро Интернационала тревожило Жореса. Когда он был еще в Латинской Америке, Вайян потребовал срочного созыва бюро. Он, так же как и Жорес, думал, что с 1870 года Европа не была еще так близка к войне.
«Вы преувеличиваете, сгущаете краски», — говорили в ответ представители германской социал- демократия. Когда из-за Агадира возникла военная угроза, Вайян требовал революционных действий, всеобщей забастовки, восстания. Иначе вели себя немцы. 3 сентября в Берлине 200 тысяч человек собралось на большом антивоенном митинге. Но социал-демократические руководители призывали лишь к политическим протестам, к тому, чтобы избиратели потребовали на выборах от кандидатов в рейхстаг защищать мир.
Кажется, германская социал-демократия из революционной партии превращается просто в оппозиционную партию, думал Жорес. Каутский успокаивал, подчеркивая невозможность войны из-за новых экономических особенностей капитализма. Бебель во время агадирского кризиса говорил, что опорой мира служат иностранные капиталовложения, что страх потерять их сдерживает стремление к войне. А в сентябре 1912 года на съезде германских социал-демократов в Хемнице докладчик Гаазе договорился до того, что совместная деятельность капиталистов разных стран на мировых рынках — лучшее средство преодоления опасных империалистических конфликтов. Что могли думать рабочие Западной Европы, слыша этот разноголосый хор туманных заявлений своих лидеров?
В сентябре 1912 года Италия захватывает Триполитанию. Жорес, немедленно потребовал от Международного социалистического бюро призвать пролетариат к массовому выступлению. Но Бебель сказал, что вопрос о Триполитании не представляет интереса. Все же французы во главе с Жоресом настояли на своем. К тому же началась война Балканских стран с Турцией. В ноябре по Европе прокатывается волна грандиозных митингов. Особенно массовые собрания состоялись 17 ноября в Берлине. Здесь дважды выступает Жорес.
Он настойчиво, непрерывно требует организовать как можно скорее конгресс Интернационала. 9 ноября принимается решение о созыве чрезвычайного конгресса в Базеле. Жорес в крайней тревоге за мир. Серьезные опасения внушает ему Раймон Пуанкаре, возглавляющий правительство. Действительно, идут непрерывные военные переговоры Франции, России, Англии. Ходят слухи, что уже разрабатываются детальные планы военных операций.
И все же Жорес даже в это время на многое смотрит сквозь розовые очки. В его страстные призывы к миру врываются иллюзии, патетические обличения смешиваются с пацифистскими надеждами. То он считает, что Франция сама по себе не хочет войны, но интриги русского посла Извольского опутывают французов, то вдруг заявляет, что, собственно, никто не хочет войны, но злой рок влечет людей к пропасти. 12 ноября он пишет: «Капитализм не хочет войны, но он слишком анархичен, чтобы помешать ей».
20 ноября Жорес выехал в Швейцарию. Вопреки обыкновению он спал всю дорогу. Работы по созыву конгресса было столько, что Жорес чувствовал себя измотанным и хотел отдохнуть перед предстоявшим ему делом, которого он так добивался.
Хотя в Базеле было необычно холодно, три градуса мороза, весь город встречал иностранных социалистов. Местные власти предоставили для антивоенного митинга знаменитый Мюнстерский собор. Здесь в XV веке епископы и кардиналы обсуждали средства преодоления церковных распрей, здесь сталкивались страсти католического догматизма, оппортунизма и ревизионизма. Колокол, служивший богу, теперь созывал на борьбу за мир. Местные жители устроили красочное шествие. Юноши в костюмах Вильгельма Телля, девушки в старинных национальных платьях выражали волю к миру. Собор, украшенный революционными красными флагами, не вместил всех желающих. Первый день работы конгресса превратился в волнующий митинг; с четырех трибун, установленных вокруг собора, выступали социалисты разных стран. Но главные ораторы говорили с церковной кафедры. Немец Гаазе, англичанин Кейер-Гарди, австриец Адлер произносили речи. Но никто из них не произвел такого впечатления, какое вызвали слова Жореса. Все располагало его к особому подъему; серьезность задачи конгресса, необычно торжественная обстановка, страстная мечта о мире и тревога за его судьбу, — Граждане! — начал Жорес. — Мы собрались здесь в тревожный и ответственный час. Бремя ответственности прежде всего легло всей тяжестью на плечи наших балканских братьев. Но ведь великая ответственность ложится и на весь Интернационал, прежде всего в силу нашей солидарности, но также потому, что мы должны помешать конфликту распространиться, перерасти в пожар, пламя которого охватит всех трудящихся Европы…
Во всех странах имеются противоположные течения. Одни против мира, другие против войны. В руках правительств весы, на которые брошены судьбы народов, но чаша весов колеблются. Однако может случиться, что у тех, кто пока еще сомневается, внезапно закружится голова. И потому мы, трудящиеся и социалисты всех стран, должны предотвратить войну, кинув наши силы на чашу мира…
Жорес призывает прибегнуть к «пролетарскому действию».
— Народы могут прийти к выводу, — заканчивает Жорес, — что собственная революция будет стоить им меньше жертв, чем чужая война.
Речь Жореса встречает горячий отклик, ему много раз искренне аплодируют, он вызывает всеобщее волнение. Но в ней также какая-то нерешительность, какое-то отражение бессилия и невозможности определять конкретные лозунги. Ведь Жорес знает, что среди руководителей Интернационала одни не знают, что предпринять, другие не хотят действовать, наконец, есть и такие, которые просто боятся революции.
— Наступал серьезный и трагический час, — говорит Жорес. — И чем яснее опасность, чем ближе угроза, тем настоятельнее становится вопрос, который ставит нам, нет, себе, пролетариат: если немыслимое станет явью, если нас вправду погонят убивать своих братьев, что нам делать, как избежать этого кошмара? Мы не можем ответить на этот продиктованный ужасом вопрос, предполагающий, что мы предпишем определенные действия на определенный час. Когда сгущаются тучи, когда вздымаются волны,
