Лайонел наклонился и зажал между двумя пальцами стебель у основания шарообразного беловато- зеленого плода.
— Напоминает что-нибудь?
— Хм… — протянула Катя и брякнула первое, что пришло на ум: — Головку.
Они переглянулись, он помолчал, затем кивнул.
— Верно. Мания — богиня безумия, ей приносили в жертву головы детей, считалось, что там находится душа. Она собирала отданные ей невинные души, это делало ее сильнее. Томились те на острове, на границе, единственной точке, где межмирье соприкасается с адом. Со временем в жертву ей стали приносить головки белых маков. Тогда богиня разгневалась. Соблазнила она божество стад, пастбищ, лесов и полей — Пана, рожденного с рожками, бородой, козлиными ногами и хвостом, чтобы заполучить его семя. И наслала на людей безумие. Они стали заниматься скотоложством[9] и рождались от таких союзов необычные дети. Богиня забирала их на свой остров, где те выращивали опийный мак из семян головок, преподнесенных ей вместо детских. Души невинных, что ранее томились тут, имея возможность передвигаться по острову, она, предвидя конец своего могущества, заключила в цветы.
Катя огляделась — повсюду алели маки.
— Но они красные, а вовсе не белые!
— Красные от крови, — промолвил Лайонел, двинувшись дальше по полю. — С веками люди позабыли Манию и жертв никто ей больше не приносил. Но опийный мак людьми не забыт, — то соблазн, зависимость, ведущие к потере рассудка — то же безумие. И уже много лет эти цветы пьют человеческую кровь. Лепестки давно наполнились ею и продолжают наполняться день за днем.
Молодой человек оторвал один лепесток, сильно сжал пальцами — по ладони потекла кровь.
Катя облизнула вдруг пересохшие губы, с трудом сглатывая. Лайонел покачал головой, достал платок и обтер руку.
— Мы не станем пить эту кровь. Она вызывает привыкание.
Девушка усмехнулась.
— Странно вампиру бояться привыкнуть пить кровь, не находишь? — Поскольку он ничего не сказал, она спросила: — А разве дьявол не хотел забрать себе души принесенных в жертву детей? Мания, можно сказать, украла его хлеб!
— Всего лишь хотеть — это всегда намного меньше, чем иметь возможность. Дети невинны — забрать в ад он их не может. А расположение острова в точке соприкосновения с адом препятствует божьему Ангелу Смерти прийти за ними.
Катя с негодованием воскликнула:
— Нет таких правил и законов, которые невозможно было бы обойти.
— Конечно, — улыбнулся Лайонел. — Но любое нарушение закона рождает новый закон. И если он устраивает тех, кто способен наказать нарушителя, то все остается на своих местах. Представь, что Бог — полицейский, сатана — наркобарон, а богиня Мания — мелкий вор. Что нужно сделать последнему, чтобы два других его не прихлопнули?
— Дать взятку? — сразу нашлась Катя. Лайонел, очень довольный ею, засмеялся.
— Что-то в этом роде.
— А что может дать какая-то мелочь Богу такого, чего у него нет?
— В данном случае мелочь отделит для Бога, так сказать, зерна от плевел. Одному достанутся зерна — те, кто не поддадутся соблазну, не попадут в зависимость и сохранят свой разум незамутненным, а другой получит души тех, чей разум пошатнется и благодаря наркотическим свойствам опия пойдут дорогой греха.
— Лайонел, а тебе не кажется, что слишком много в жизни соблазнов, способных сбить человека с истинного пути? Бог не боится, что такими темпами зерен для него может вообще не остаться?
— Боится ли Бог? — переспросил молодой человек, точно пытаясь распробовать эти слова на вкус. Он надолго замолчал, а они все шли по маковому полю и оно казалось бескрайним.
Наконец Лайонел сказал:
— Как и всякий создатель за свое творение, как родитель за свое дитя.
Катя поравнялась с ним и пробормотала:
— Пожалуй, я боялась бы за нашего ребенка, если бы…
Ледяные глаза посмотрели на нее так, что она резко осеклась. И только тогда вспомнила свое обещание забыть о детях навсегда.
На его красивом лице застыло выражение, как будто он получил пощечину.
— Я хотела сказать, — залепетала Катя, — если бы мы были людьми и у нас был ребенок… я… понимаешь, я не имела в виду…
Он молча отвернулся, а девушка безнадежно выдохнула:
— Я ни о чем не жалею.
Лайонел зло рассмеялся и, не глядя на нее, бросил:
— Не нужно мне говорить, жалеешь ты или нет, еще полгода не прошло, а ты уже произносишь невозможное словосочетание «нашего ребенка»! — Он обернулся и, поймав ее за плечи, процедил: — И если тебе хочется, теперь ты можешь жалеть сколько угодно.
Катя скинула его руки со своих плеч.
— Хватит на меня орать! Что хочу, то и говорю! Достал!
Захлопали в воздухе крылья мышей — Орми с Нев опустились на плечи Лайонелу. Рогатая тут же ударила когтем воздух, зашипела, обороняя своего любимчика.
Девушка отступила на шаг, промолвив уже спокойнее:
— А вот чего боишься ты — быть виноватым!
Уголки его губ опустились в ироничной насмешке.
— Я не буду обсуждать чувство вины с глупой девчонкой, которая не то что никого не обрекала на Вечность, а даже никогда никого не убивала. Повзрослей сперва немного, малышка!
Катя сжала кулаки.
— Единственного, кого мне хотелось бы сейчас убить, это тебя!
— Ну попробуй, — приглашающим жестом развел он руки в стороны.
Она испытывала страшную ярость, но отчего-то огненный шар в животе не спешил разрастаться, а вот глаза жгло, как будто огонь лизал их языками пламени, а слезы — это осколки стекла, намертво застрявшие внутри.
Девушка опустила голову, боясь, что слезы могут все-таки пролиться и Лайонел увидит их, станет насмехаться еще больше, решит, она совсем слабая.
Когда прошла мимо, тот раздраженно фыркнул:
— Прекрасно! Обижайся!
Так они шли, она впереди, он со своим мышами позади.
Обиднее всего было то, что она зависела от него. Он привез ее сюда, в какую-то точку соприкосновения с адом, и Катя не представляла, как ей быть, если его ледяное величество вдруг решит развернуться и уйти.
Играло адажио для струнных американского композитора Сэмюэла Барбера — красивая, утонченная мелодия, она то невероятно нарастала, то на высоком пике печально затихала и вновь медленно возрождалась.
Поскольку смотрела себе под ноги, девушка не сразу заметила изменение освещения, а когда увидела — встала как вкопанная. За багряный от маков горизонт садилось кровавое солнце. Температура понизилась, стало прохладнее и свежее.
Оборачиваться очень не хотелось, но любопытство победило. Позади оказалось то же поле, только темнее, при закате маки казались багряными, а где-то черными.
Девушка вернулась на несколько шагов назад и тогда увидела невидимую черту, отделяющую рассвет от заката. Зрелище так поразило ее, что она на миг забыла о своей обиде. Но в следующую секунду заметила на себе внимательный холодный взгляд и к глазам вновь подкатили осколки.
— Ты плачешь? — обвиняющим тоном осведомился Лайонел.
