— Есть, садиться. — Андреев опустился на землю, стараясь сесть по-восточному, удобно подобрав ноги, как сидел я.
Он неуклюже приспосабливался и так и сяк, но у него ничего не выходило, и Синченко, подавая ему ложку, прыснул, на что Андреев не обиделся, а, расхохотавшись, сказал:
— У меня не получается, как у вас, товарищ старшин лейтенант.
Я подумал: если бы у этого великана с широким добрым лицом отнять образование, отпустить ему бороду, постричь под крестьянина прошлого века, одеть в красную рубаху, широкие шаровары и лапти — он был бы живым тургеневским Герасимом из рассказа «Муму».
— Извините уж, Андреев, что наша «столовая» для вас тесновата, садитесь как можно удобнее.
Синченко стоял за широкой спиной Андреева и, указывая на флягу, висевшую на его ремне, как бы спрашивал: «Налить стопочку?» Получив согласие, он вынул из кармана граненый стакан, подул в него, вытер концом полотенца и, налив из фляги полстакана, вопросительно посмотрел на меня: «Долить еще?» Я вслух ответил ему по-кирсановски: «Полный!» Наполнив стакан, Николай недовольно показал на дно фляги: мало осталось. Я сделал вид, что не заметил этого жеста.
Если случалось пить с кем-нибудь из одного стакана, я никогда не пил первым. Зная это, Николай подал стакан Андрееву. Тот чуть помялся и предложил его мне.
— Выпейте сначала вы, Андреев, там и для меня осталось.
— С вашего разрешения. За ваше здоровье, товарищ старший лейтенант! — С этими словами он опрокинул стакан, затем, возвращая его Николаю, громко крякнул и, набрав глубоким вздохом воздух, сказал: — Выпить всяк выпьет, а крякнуть не всякий может.
За нехитрой трапезой Андреев соблюдал известное правило: «Когда я ем, я глух и нем». Николай рассказывал, как и кого ранило во время недавнего артиллерийского налета противника, как им оказывал помощь наш фельдшер старик Киреев. Потом прибыли две машины из медсанбата и увезли всех раненых. Одна из них была не санитарная, а обыкновенная грузовая, на которую лейтенант Борисов не разрешил сажать людей, пока не подстелили толстый слой сена.
— А шофер какой-то задиристый попался. В новом комбинезоне, шапка набекрень, где-то надушился, подлец, как все равно на свадьбу приехал, и требует: давайте, мол, ваших раненых немедленно, некогда ждать. А лейтенант Борисов ему говорит: «Вы подождите. Ведь раненых надо перевязать, собрать их, некоторых нести, даже ходячие не могут примчаться бегом». А тот все на своем и угрожает уехать. Лейтенант ему говорит: «Я вам приказываю», а он: «У меня есть свой командир»... Задира и есть задира. Когда собрался народ, шофер сено не разрешает подстилать. Говорит, это «огнеопасно». Мы ему говорим: «Ты ведь раненных бойцов повезешь». А он: «Ну и что же?» Тут лейтенант не выдержал — как даст ему по уху...
— Борисов ударил шофера? — вырвалось у меня.
— Да, лейтенант Борисов ударил. Такого подлеца, как этот шофер, любой честный человек ударит.
— М-да, я его пристрелил бы на месте, — пробасил Андреев, дожевывая хлеб.
— А он — на лейтенанта, — продолжал Николай. — Подумать только, всерьез! Ну, мы с сержантом Курбатовым хвать его, скрутили мигом и давай дубасить. А Курбатов-то грузчиком работал, у него сила — будьте любезны. Он таких десять за раз может отлупить, как пить дать...
— Ну и что же дальше?
— Я-то его бил меньше, чем Курбатов. А он как даст мне вот сюда, в подбородок... Ну, я тут же все четыре копыта кверху...
Андреев хохотал до слез.
— Я вижу, ты парень честный.
— Как же, товарищ лейтенант? Что было, то было, а как же иначе-то сказать?
— Дальше! — сказал я.
— Дальше он бросился на Курбатова, а тот, недолго думая, раз его головой, по-уйгурски, и одновременно ногами в живот. Шофер брык — и потерял сознание. Фельдшер привел его в чувство. Когда он пришел в себя, раненые уже кто сидел, кто лежал в кузове на сене. Лейтенант Борисов взял у сержанта Курбатова винтовку, отдал ему свой наган, посадил его рядом с шофером и приказал ему: «Езжайте в этой машине. Этому подлецу доверять нельзя. Если он начнет дурить, пристрелите на месте. А когда приедете в медсанбат, ведите его к командиру и при нем доложите обо всем. Сами немедленно возвращайтесь». Потом он повел меня на кухню и отправил сюда к вам, — серьезно закончил свой рассказ Синченко.
Рассказ Синченко меня удивил. Я не думал, что робкий тихоня, немного инертный Борисов может кого-то ударить.
Я сидел в раздумье.
Собирая со стола, Синченко спросил:
— Ужин сюда принести или будете ужинать дома? (Синченко называл домом командный пункт, где мы собирались в часы затишья.).
— Дома. Иди и больше не смей драться.
— А ежели вроде этого...
— Марш отсюда! Синченко ушел.
— Конечно, товарищ старший лейтенант, нехорошо, когда свои дерутся, — нарушил молчание Андреев. — Но с этим шофером иначе как быть-то? — спросил он, разводя в стороны непомерно большие руки.
Я молчал.
— А наш подполковник сегодня раскошелился, — снова нарушил он молчание. — Что-то на него не похоже. Он нас, бывало, за каждый лишний снаряд гонял, а тут расщедрился. Ох, и строгий же он у нас! Но, главное, дело знает. От него ничего не утаишь, все на контроле, на учете держит...
Снова застонала земля. Противник обрушил на нас мощный артиллерийский огонь. Мы с Андреевым встали. Неподалеку от нас со скрежетом ухнул тяжелый снаряд. Раздался треск. В воздух полетела одна из наших зениток вместе со всем расчетом.
— Прямое попадание, — побледнев, выдавил из себя Андреев. — Фугасный, замедленного действия, большого калибра.
Немецкая артиллерия била без умолку минут пятнадцать-двадцать. Над Горюнами выросло огромное облако зловещего черного дыма и пыли. На горизонте появились самолеты, и началась бомбежка. Вокруг нашего наблюдательного пункта заквакало несколько разрывов мелких бомб. Мы присели на дно траншеи. Впереди взвились красные ракеты. Взрывы удалялись, раздавались уже далеко позади нас.
— Значит, он переносит свой огонь в глубину, — заметил Андреев и, все еще бледный, добавил: — Как бы, проклятый, не угодил по нашим огневым! — Когда отдаленные взрывы, как бы захлебываясь, зачастили, Андреев сел на пол и упавшим голосом сказал: — Перешел на поражение, значит — засек. Расколошматит, проклятый...
Тревога Андреева была до того заразительна, что я обернулся назад. За Горюнами, как говорится, дым стоял столбом.
— Андреев! Встаньте и посмотрите, что впереди делается, — приказал я ему, не отрывая глаз от дымящихся Горюнов. Из дыма выскакивали бойцы и бросались бегом от укрытия к укрытию. Видимо, это бежали с приказаниями связные. А иные шли ускоренными шагами, внезапно останавливаясь, камнем падали и, повозившись над чем-то, снова вставали и шли, не отрывая глаз от земли, как следопыты. Это связисты восстанавливали связь.
— Идут! — воскликнул Андреев.
Я обернулся. Да, немецкие танки действительно шли, ползли по снежному полю черными жуками, а за ними с опушки леса выходила цепь пехоты. Немцы пошли в атаку.
— Огневая! Немедленно «лев» и «тигр»!
— Огневая! Огневая! Немедленно «лев» и «тигр»!
— Огневая! Огневая! — кричал в трубку полевого телефона Андреев.
Огневая не отвечала.
Танки шли медленно, ведя огонь с коротких остановок, — видимо, им было приказано не отрываться от пехоты. Наши молчали.
