За какие-нибудь два-три часа батальон разорвали на три части. А теперь его собрать нелегко. Но надо действовать. Размышлять некогда. Надо немедленно послать за Филимоновым (он со средствами усиления составлял почти половину нашего батальона). Его надо вернуть. Как он бежал туда, так пусть бежит и обратно.
Но «Арыган атка камшынын сабыда ауыр»2.
А моих теперь и тяжесть иглы может сбить с ног...
Всякий казах любит промчаться верхом. А нашему Джалмухаммету Бозжанову — политруку пехоты — с самого начала войны не часто выпадал случай вложить ногу в стремена, натянуть поводья. Он всегда с восторгом и детской завистью смотрел, когда я посылал Лысанку с места в галоп. Иногда подбегал и гладил морду и шею запыхавшейся лошади, водил ее за узду и что-то успокаивающе говорил ей.
Бозжанов на Лысанке, Синченко на Гнедом помчались вдогонку Филимонову. Я остался без коня и коновода.
Когда время не терпит, командира выручает «спеши с умом», когда глаз не видит, — топографическая карта.
Мы с командирами вошли в первую попавшуюся избушку.
Она оказалась пустой, отдавало запахом лекарств. Рахимов навел луч карманного фонарика на углы комнаты: на полочках отсвечивали какие-то склянки, бутылки.
— Видимо, товарищ комбат, мы попали в аптеку местного ветеринарного пункта, — сказал он.
Я вынул из планшета карту.
Коричневые линии на карте показывали рельеф местности.
Левый берег реки Ламы круто возвышался над правым, и далее подъем плавно сходил на нет, а линия, обозначавшая вершину, представляла собой почти правильный эллипс площадью около полутора- двух квадратных километров. Далее спуск был отлогим; в конце спуска сидела «муха» с надписью «Тимково».
Эту высоту с отметкой «240,3» местные жители, никогда не видавшие настоящей горы, называли «Горой Тимково», как и любую сопку (в нашем, казахском понятии) под Москвой величают «горой». Эта «гора» действительно возвышалась (по-военному — господствовала) над окрестностью.
— Где противник, что за противник — мы не знаем, — начал я. — Местность знаем по этой карте; местность, конечно, не освещена фонариком, как эта карта. Она не ровная, как поверхность этой карты, следовательно, и местности толком не знаем. Единственный наш помощник — это компас. Пойдем на Тимково в расчлененном строю рот, повзводно, углом вперед, по намеченным азимутам. Впереди пойдет Попов как ГПЗ, остальные силы батальона двинутся, как только прибудет Филимонов. Давайте наметим азимуты... Так идти до встречи с противником, который, будем надеяться, даст знать о себе. Попову занять Тимково, Филимонову — Н. X., Краеву — Т. С., закрепиться, а дальше увидим, что покажет утро... Лейтенант Попов!
— Слушаю, товарищ комбат! — Попов делает шаг вперед, четко, каблук к каблуку, несмотря на грязь, приставляет ногу.
Его политрук, долговязый Еникеев, ссутулившись, стоит в углу; поясной ремень нелепо стягивает плохо пригнанную мокрую шинель.
— Вам понятно?
— Понятно, товарищ комбат.
— Сверьте вашу карту, — говорю ему, передавая свою карту Рахимову. — Поужинайте и через пятнадцать минут выступайте.
Выйдя на улицу, я услышал голос младшего лейтенанта Степанова, командира взвода связи нашего батальона. Он кого-то спрашивал:
— Где комбат?
— Степанов! — окликнул я его.
— Я!
— Что, все прибыли?
— Нет, товарищ комбат. Мы только с Киреевым пришли узнать, как у вас тут...
— На что вы с Киреевым мне тут нужны! — крикнул я на Степанова. — Где взвод связи, где хозвзвод, где санитарное отделение? Где они?
— Товарищ комбат, разрешите... Майор из штаба дивизии приказал: весь обоз направить назад, на ту окраину города... Мы с Киреевым не удержались и прибежали... — захлебываясь, видимо, от обиды, доказывал Степанов.
— Хорошо, что пришли, — буркнул я, как бы извиняясь за свои окрики. — На кухнях что-либо варилось?
— Во всех, товарищ комбат, варилось. Борисов сам с четырьмя повозками задержался с получением продуктов и боеприпасов...
Итак, батальон разорван на три части. Такая неразбериха ничего хорошего не предвещала.
Слышу команды, движение строящихся, потом тяжелые мерные шаги. Рота Попова ушла. А я все продолжаю стоять у аптеки. Никак не могу отделаться от смутного дурного предчувствия.
— Киреев, вы здесь? — спрашиваю я, как бы очнувшись, заметив во тьме грузную фигуру фельдшера нашего батальона.
— Так точно! — отвечает он. Тогда, кроме Киреева, никто в батальоне не отвечал «так точно!» или «никак нет!»: в те времена такие ответы Красная Армия отвергала как наследие старой армии. А Киреев — старый солдат — никак не мог примириться, по его мнению, «с фамильярностью» красноармейцев с начальством. Он, пожалуй, не возражал бы, как служака старой армии, добавить к «так точно» и «вашбродие»... Он был опытным службистом.
— Этот дом — бывшая аптека здешнего ветеринарного пункта племхоза, — сказал я Кирееву. — Организуйте здесь медпункт нашего батальона.
— Слушаюсь! — откозырнул фельдшер.
— Степанов, где мы стоим? — спросил я, позабыв, что сам недавно, перед принятием решения, сориентировался и определил точку нашей стоянки.
— Рабочий поселок фабрики имени Ленина, дом племхоза.
— А что эта фабрика делает?
— Одеяла-покрывала...
— А, говоришь, одеяла-покрывала…
— Да, товарищ комбат...
— Ты знаешь, батальон наш был подобен короткому одеялу, которое потянешь на голову — ноги остаются открытыми, потянешь на ноги — голова остается открытой, а теперь он подобен одеялу, разорванному на три куска. Вот стою и не знаю, как сшить эти куски.
— Ничего, товарищ комбат...
— Нет, брат, раньше батальон в руках держал, сегодня худо — рассыпал и собрать не могу. Ты иди и позови обратно, приведи сюда Борисова и санитарку.
— Есть, товарищ комбат.
Степанов ушел.
Я остался один.
Филимонов не идет, Попов оторвался — чего же я жду во тьме рассвета? Пошел к бойцам роты Краева — боевая, поредевшая вторая рота нашего батальона. Она еще под Новлянском первой контратакой гнала немцев, не принявших вызова на рукопашный бой.
Бойцы сидели по гребешкам кювета, спиной к ветру. Ко мне подошел Краев.
— Промок?
— Так же, как и вы, товарищ комбат.
— Твои не распустят нюни?
— Нет. Потерпим, товарищ комбат...
Разговаривая так, мы с Краевым пошли мимо бойцов по дороге.
