Она улыбалась, но только губами, а не глазами. Взглянув на обнаженные руки Гвендолин, она поняла, что повязка Макдана сделана из ткани разорванного платья девушки. Теперь, когда женщина подошла ближе, Гвендолин заметила у нее вокруг глаз тонкую сеть морщинок, свидетельствовавших о том, что ей больше лет, чем Гвендолин показалось вначале.
– Бедняжечка, – проворковала Ровена, осматривая взъерошенную девушку. – Ты выглядишь полуголодной. Алекс, разве на обратном пути ты не кормил этого ребенка?
Тон Ровены был игриво-строгим, но Гвендолин почувствовала, что ее присутствие чем-то не нравится женщине.
– Теперь она будет питаться как следует, – ответил Алекс. – Как мой сын?
Атмосфера в комнате стала напряженной. Все члены клана в нерешительности переглядывались, не зная, как ответить на его вопрос. Только лицо Мораг сохраняло безмятежное выражение.
– Его состояние не изменилось, Алекс, – наконец набралась храбрости Ровена. Ее тихий голос был полон сочувствия. – Вчера вечером я попыталась немного покормить его, но его организм отверг пищу. Элспет сказала, что это результат скопившихся в его теле ядов, и пустила ему кровь сначала вечером, а затем сегодня утром. Теперь он отдыхает в своей комнате.
Алекс молча выслушал сообщение. Что-то подобное он и ожидал услышать. Именно поэтому он привез сюда ведьму. Новости могли быть куда хуже. Ему могли сказать, что его сын мертв.
– Я навещу его сейчас, – заявил он, направляясь к лестнице в дальнем конце зала. – Остальные пусть позаботятся о том, чтобы как-нибудь убрать все это безобразие. Мне не нравится, когда в моем замке пахнет, как в выгребной яме.
Ровена, подхватив юбки, бросилась вслед за ним. Внезапно Алекс остановился и выжидательно посмотрел на Гвендолин.
– Ты идешь? – нетерпеливо спросил он.
Все трое поднялись по ступенькам и двинулись вдоль мрачного, освещенного факелами коридора. Чем дальше, тем более тяжелым и спертым становился воздух, и к тому времени, когда они остановились перед дубовой дверью, Гвендолин почувствовала, что едва может дышать. Даже Ровена вытащила из рукава изящный льняной платок и поднесла к носу, чтобы меньше чувствовать удушливый дым. Алекс на мгновение застыл в нерешительности, положив могучую руку на железную задвижку, как будто ему нужно было время приготовиться к тому, что ждет его за дверью. Наконец он отодвинул засов, распахнул дверь и вошел внутрь.
Комната оказалась темной, жаркой и душной, поскольку окна были плотно закрыты, а в камине, несмотря на то что на улице стоял теплый погожий день, пылал огонь. Едкий туман, поднимавшийся от бесчисленного количества горшочков с травами, был таким густым, что по сравнению с этой комнатой воздух в зале внизу казался почти свежим. Но в помещении присутствовал еще один запах: густой, кислый запах болезни. Две оплывшие свечи, отбрасывающие тусклый мерцающий свет, позволили Гвендолин разглядеть кровать с грудой одеял и звериных шкур. Над кроватью наклонилась худая тонкорукая женщина, проворно пристраивая еще одно одеяло. Увидев Алекса, женщина выпрямилась и почтительно присела.
– С возвращением, Макдан, – сказала она, а затем бросила на Гвендолин недоуменный взгляд. – Это и есть ведьма? – Алекс кивнул. Лицо женщины помрачнело. – Прошу прощения, милорд, – начала она тоном гораздо более покорным, чем можно было предположить по напряженному выражению ее сурового лица, – но ваш сын сейчас очень слаб, и я действительно считаю, что…
– Она посмотрит его сейчас, Элспет, – твердым голосом перебил ее Алекс.
Элспет поджала губы, пытаясь сдержать готовые вырваться возражения. Осознав, что у нее нет выбора, она молча отошла от кровати.
Алекс шагнул вперед с таким видом, как будто приближался к гробу. Собрав все свое мужество, он взглянул в худое, пепельно-бледное лицо сына. Если бы не уверения Элспет, что мальчик спит, можно было подумать, что он мертв. Кожа Дэвида был белой и бескровной, щеки ввалились, тонкие полупрозрачные веки напоминали бумагу. Алекс с усилием сглотнул, борясь с охватившим его отчаянием. Сначала горячо любимая Флора, а теперь единственный сын. За какие грехи Господь проклял его? Потрясенный видом сына, который лежал неподвижно, как труп, он поднял глаза на Гвендолин, без слов моля о помощи.
Гвендолин смотрела на Макдана, как будто видела его впервые. Вместо властного бесстрашного лэрда, который сам ничего не боялся и испытывал удовольствие оттого, что внушал страх окружающим, она внезапно увидела глубоко страдающего человека.
Она перевела взгляд на бледное, покрытое потом лицо, неподвижно застывшее на влажной подушке. Ей показалось, что сыну Макдана не больше девяти лет, хотя болезнь могла замедлить рост мальчика. У него были нежные черты лица, и Гвендолин внезапно подумала о тонкой, белой и гладкой яичной скорлупе. Она боялась, что, если положит руку на этот хрупкий лоб, он может расколоться под ее ладонью. Его дыхание было слабым, почти неслышным. «И неудивительно!» – внезапно рассердившись, подумала она. Ужасная жара и вонь не могли пойти на пользу больному.
– Он с трудом может дышать – разве нельзя открыть окно? – предложила она, с надеждой глядя на Макдана.
– Нет, – вмешалась Ровена. – Мальчик слаб и боится сквозняков.
– Его следует держать в тепле, – твердо добавила Элспет. – Резкое охлаждение может убить его.
Гвендолин с трудом сдержалась, чтобы не возразить, что рядом с жарким пламенем очага и под грудой одеял и меховых шкур мальчик никак не может замерзнуть. Вместо этого она приложила ладонь к его горячей щеке, а затем ко лбу, пытаясь определить, вызван ли его жар лихорадкой или немилосердной жарой в комнате. Веки мальчика затрепетали, и глаза медленно открылись. Несколько мгновений он удивленно смотрел на девушку, как будто знал, кто она такая, но никак не мог вспомнить ее. Затем его глаза широко раскрылись, и он задрожал, но не от холода, как поняла Гвендолин, а от страха.
– Ты ведьма? – послышался его слабый испуганный голос.
– Меня зовут Гвендолин, – ласково ответила она.
Он воспринял ее слова как подтверждение.
– Элспет говорит, что ты злая.
