заросший бурьяном пустырь в гостинице, больше похожей на ночлежку для бомжей. Я ложусь на дно и свожу к минимуму контакты с окружающим миром. Я перехожу на военное положение, хотя и не верю в военные положения.
Я делаю все это, потому что знаю: во что бы ты ни верил — в деньги, в любовь, в справедливость, в собственную безопасность, в правовое общество — парню с ножом или пистолетом в руке на твою веру чихать. У него есть своя вера…
На следующий день я нахожу другой отель. Еще хуже. Еще грязнее. Еще дальше от приличных районов города. В таких местах можно чувствовать себя в относительной безопасности. Каждый, кто станет задавать здесь вопросы, будет принят, как полицейский. Каждый, кто попытается присмотреться к постояльцам, или устроить наружное наблюдение, или заглянуть в регистрационную книгу, рискует очутиться в придорожной канаве с переломанными руками и ногами.
Днем я не выхожу из номера. Просто лежу на узкой кровати и пью пиво. Или виски. Или минеральную воду. Или просто лежу, глядя в потолок. Словом, жду. Дверь заперта на ключ, как во времена войны с Кроликом-мясоедом. Плотные шторы на окнах задернуты. В комнатушке полумрак.
Перемещение имен на один пункт вниз ни к чему не привело. На два — тоже. Когда меня увидели в цветочном магазине третий раз, пригрозили вызвать полицию.
Муцуми. Бедняжка. А ведь она так хотела мне помочь…
На всякий случай, я звоню брату. Он по-прежнему на Хоккайдо, но его жена диктует номер сотового. Я тут же перезваниваю и рассказываю о событиях последних дней.
— Тебе нужно связаться с полицией, — говорит брат. — У меня есть на примете один толковый парень. Запиши телефон и, на всякий случай, домашний адрес. Может, пригодится. На твоем месте я был бы поосторожнее. По поводу наркомана… Никто не поручится, что это убийство не повесят на тебя. Ты был там в неподходящее время и не имеешь алиби. Знаешь ведь, как работают эти ребята… Так что если решишь связаться с полицией — лучше делай это через моего приятеля.
Я и сам думал о том же. Разговор с психом — не единственная причина, по которой я решил на какое- то время исчезнуть.
Полицейского, телефон которого продиктовал мой брат, зовут Мураками Дзиро. И он говорит:
— Извините, но мне трудно поверить, что вы на самом деле говорили с серийным убийцей. Как бы вам объяснить… Серийный убийца, да еще с таким ощутимым отклонением, если верить вашим словам, почти наверняка действовал бы по очень жесткой схеме. Эти люди, как правило, скрупулезно следуют однажды выбранной линии. У каждого из них действительно есть свой, неповторимый почерк. Стиль, метод… гм… работы. И совершенно четкая логика. Извращенная, но вполне заметная и объяснимая. Мы действительно сейчас ведем розыск нескольких серийных убийц. О каждом из них у нас столько информации, что не снилось даже их родителям. Психологический портрет, заключение психиатра, подробная биография, составленная аналитиками… Смею вас уверить, вашего знакомого среди них нет. Не волнуйтесь из-за пустяков. В конце концов, вы в свое время правильно сказали — это дело полиции.
Из психиатра я переквалифицируюсь в криминалисты. Я становлюсь специалистом по убийствам, самоубийствам, убийствам, замаскированным под самоубийство, и самоубийствам, замаскированным под несчастный случай.
Тупоголовый господин Мураками указал еще одно направление, в котором я могу двигаться, пока остается хотя бы крохотная надежда на то, что Юрико можно спасти. Это — путь из тупика, ведущий в другой тупик. Но на пути мне может повстречаться и что-нибудь интересное.
Я становлюсь завсегдатаем библиотек, меня узнают в киосках, торгующих газетами, я вступаю в конфликты с бомжами, копаясь в их помойках и выуживая оттуда пожелтевшие газетные листки. Я попадаю в зависимость от периодических изданий. А если конкретнее — от разделов криминальной хроники.
Я узнаю, как можно убить человека простой авторучкой. Читаю, как можно убить простым толчком в спину, что нужно сделать, чтобы почки оторвались, как разорвать дыхательное горло голыми руками или короткой, с ладонь, палочкой.
Я читаю про убийства с использованием колюще-режущих, рубящих и тупых предметов; убийства, совершаемые с применением огнестрельного оружия; с применением холодного оружия; с применением различных бытовых предметов; путем отравления; удушения; утопления.
За века эволюции люди придумали сотни, если не тысячи, способов лишить жизни человека. И ни одного — дать новую жизнь. Правда, природа тоже весьма изобретательна насчет умерщвления, а вариантов появления на свет придумала немного.
Я прихожу к заключению, что чаще убивают мужчин. В тех случаях, когда жертвой является женщина, наиболее частыми мотивами являются секс или ревность. Я делаю вывод, что при убийствах всегда остаются следы: труп, следы его расчленения или уничтожения, орудия убийства, следы биологического происхождения, следы зубов и ногтей на теле преступника. Я убеждаюсь, что свидетели находятся гораздо чаще, чем можно было бы подумать.
Я читаю про убийства путем бездействия. Это когда мать убивает грудного ребенка, оставив его одного в запертой квартире на пару недель туго завернутого в пеленки. Или когда любящий сын забирает из больницы больного отца, а когда тот начинает заходиться в приступе астмы, просто не дает ему ингалятор. Уходит в другую комнату, чтобы не слышать хрипов и ждет, когда отек легких сделает свое дело. «Ах, что вы, я просто очень крепко спал»…
Страх перед законом делает убийцу изобретательным. Простые убийства маскируются под несчастные случаи, самоубийства, убийства при обороне и в состоянии аффекта. Трупы закапываются в парках, прячутся в подвалах, развалинах зданий, расчленяются и развозятся по разным концам города.
Я ищу связи, ищу ту самую жесткую схему, по которой должен работать всякий уважающий себя маньяк.
Если кто-то подумает, что я сыт по горло всем этим дерьмом, он будет совершенно прав.
Я снова меняю отель. И когда вхожу в пропахший дешевой дезинфекцией номер, первое, что вижу на прикроватной тумбочке — сотовый телефон. На этот раз NEC N900iG. Он начинает выдавать SOS, едва я успеваю закрыть дверь.
— Привет, — произносит голос. — Ты и правда думал, что все будет так легко?
Прежде чем ответить, я бросаю на пол сумку, прямо в туфлях ложусь на кровать и считаю про себя до четырнадцати с половиной. Когда сердце перестает выбивать дробь, а пересохший рот снова наполняется слюной, я отвечаю:
— Честно говоря, да. Именно так я и думал.
Он тихо смеется. Какое-то алюминиевое «ха-ха-ха». Я терпеливо жду, пока закончится это веселье.
— Что там за глупости с газетами? Тебе не кажется, что ты ведешь себя, как дурак? Нет, конечно, идея с поиском подозрительных случаев самоубийств и связей между ними не плоха. Только на результат можешь и не надеяться. В Японии каждый год регистрируется около двадцати пяти тысяч самоубийств. Представляешь, сколько тебе придется копаться во всем этом? И девяти жизней не хватит…
— Ты знаешь и об этом? — мне становится трудно дышать.
— Опять вопросы. Ты делал в жизни что-нибудь другое, кроме как задавал вопросы? Наверное, вся твоя жизнь и есть вопрос. Никогда не думал, что она должна быть ответом?
— Я не хочу вести с тобой философские разговоры. Скажи мне, где Юрико?
— У нас с тобой получится диалог, только если ты перестанешь меня расспрашивать о всякой ерунде.
— Плевал я на диалог. Где Юрико?
— Ну, а я плевал на Юрико.
— Ты убил ее?
Он смеется.
— Я достану тебя.
Он смеется.
— Что ты сделал с Юрико?
