Он смеется.
Я замолкаю. Слышу, как храпит мужчина в соседнем номере слева. Слышу, как на улице орет кошка. Кто-то ходит у меня над головой, кто-то смотрит телевизор ниже этажом, кто-то идет с проституткой по коридору. А он все молчит.
Наконец в трубке раздается его обычный вздох:
— Ну что, все вопросы задал? Хочешь я угадаю, о чем ты думал, когда твоя жена погибла? Ты думал: «ох, и за что же мне это?»… Ты без конца задавал этот вопрос и хотел получить на него ответ. Но тебе даже в голову не пришло, что, возможно, гибель жены — это вопрос к тебе. И все, что требуется — ответить на него. И может быть, сейчас ситуация повторяется… Может быть, наш разговор — это еще один вопрос к тебе. Самый главный вопрос, ответ на который изменит всю твою жизнь. Подумай об этом.
И дает отбой. А я думаю, не вышвырнуть ли в окно и
На этот раз радиус разлета осколков равняется приблизительно двум метрам. От взрыва мини-гранаты шарахается сморщенная старушка. Больше никого на улице нет.
Глава 9
Я заказываю в номер какую-то еду, съедаю все подчистую, не ощущая вкуса. Если кто-то спросит меня, спал я все это время или нет, я не отвечу. Наверное, спал. Но разница между сном и явью была очень зыбкой, едва уловимой. И там, и там — кошмар. Непрекращающийся, затягивающий, мутный ужас.
Те ребята, про которых я читаю днем, во сне приходят ко мне. Со своими ублюдочными исповедями. Странное дело, большинство из них вовсе не считают, что поступили плохо. Отцы семейств, отравившие угарным газом всю семью — жену и трех детей, а потом повесившиеся на люстре. Матери, аккуратно положившие грудных детей в картонную коробку, а коробку — в мусорный контейнер. Наркоманы, убивавшие ради денег на очередную дозу. Психи, пускавшие в ход нож просто потому, что им хотелось посмотреть на труп. Малолетние проблемные засранцы, которые убивали для того, чтобы проверить, хватит ли у них духу на убийство.
Все они заходят по очереди в мою комнату, присаживаются на краешек постели и заводят одни и те же разговоры. В темноте выделяются только их бледные лица. Словно тел не существует вовсе. У всех — приглушенные голоса, будто говорят они с мешком на голове. Потухшие глаза глядят в одну точку — прямо в середину моего лба. Их взгляды напоминают нацеленный в лоб ствол пистолета.
Они говорят и говорят, а я не в силах их остановить.
Пока ничего не знаешь, живешь, как живешь. Стоит вникнуть в проблему, и ты вокруг видишь только ее. Мне кажется, что все люди делятся на три категории — убийц, их жертв, самоубийц. Если ты не принадлежишь ни к одной из них — просто еще не успел. Так думаю я, просыпаясь в холодном поту. Интересно, в какую категорию попаду я?
Каждый раз, когда я возвращаюсь в отель с новым ворохом газет, я ожидаю увидеть номер, перевернутый вверх дном. Так всегда бывает в книгах и фильмах. Герой возвращается после вылазки в город, а его квартира или номер в гостинице напоминает поле битвы. Там обязательно успевает побывать либо смертельный враг героя, либо полиция. И устроить жуткий беспорядок, так ничего толкового и не найдя. Я ожидаю увидеть нечто подобное.
Это просто расшатанные нервы.
Это просто стереотип мышления, привитый современным искусством.
Это просто фантазии ребенка, начитавшегося страшных сказок.
На самом деле, номер всегда оказывается в полном порядке. Все разложено по полочкам, отмыто, вычищено, опрыскано средствами дезинфекции. Запах химии и освежителя воздуха. Как будто здесь никто никогда не жил. Я думаю, что так оно и будет после моей смерти. Все следы моего пребывания будут старательно уничтожены, чтобы не портили жизнь тем, кто придет после меня. Им захочется стерильности и химической свежести, а я — что-то вроде подозрительного пятна на простыне. И все мои творения — не больше чем полная окурков и осклизлой серой мерзости пепельница в чистом номере. Дрянь, которую не удосужились вовремя убрать перед въездом новых гостей. После меня кому-то придется обработать кусочек мира средствами для мытья стекол, растворителями ржавчины, средствами для удаления жирных пятен, растворителями краски, универсальными средствами для мытья полов, для очистки и полировки мебели, хорошим стиральным порошком… Добро пожаловать в мир, очищенный специально для вас, ребята! Только помните — когда-нибудь и по вашим делам пройдутся тряпкой, смоченной в щелочном растворе.
Один раз, когда на меня накатывает тоска по своей милой квартирке, где никто не уничтожает следы моего существования, эту наскальную живопись гомо сапиенс, и я оказываюсь рядом с многоквартирным домом, в котором жил совсем недавно, я замечаю машину, стоящую под моими окнами и двух крепких ребят в ней. Один из них курит, другой пьет чай из жестяной банки, и оба время от времени зорко поглядывают по сторонам. Я едва успеваю нырнуть за угол и думаю, что вряд ли когда-нибудь посижу в своем продавленном кресле, притащенном со свалки, и посмотрю на мигающую рекламу джинсов Edwin. Я почти скучаю по соседу-меломану и почти раскаиваюсь в том, что сделал с ним.
Новый телефон я нахожу у порога своего нового номера, похожего на предыдущий, как один день моей жизни похож на другой. Кто-то положил его, постучал и сбежал. Детские игры. Инфантилизм, застревание на анальной стадии развития. Это — он, с моей точки зрения.
— Ну, как твои успехи? — говорит мой знакомый убийца. — Раскопал что-нибудь интересное?
— Нет, — устало говорю я. Всматриваясь целый день в крошечный шрифт газетных колонок, устаешь так, что даже подброшенный маньяком телефон не может поколебать твоего буддистского спокойствия.
— Наверное, опять голову ломаешь, что теперь делать?
— Угадал.
— Стоит ли? Знаешь, мне кажется, ты сам толком не знаешь, к чему стремишься. Не имея конкретной цели трудно добиться положительного результата. Ты просто не сможешь определить, положительный это результат или отрицательный, и вообще, результат ли это…
— Я-то прекрасно знаю, чего хочу.
— Вот как? И что же это?
— Верни Юрико, — засыпая, бормочу я.
— Ты все это затеял из-за нее?
— Тебе-то какая разница?
— И все-таки?
— Я смотрю, ты тоже любитель задавать вопросы. Не боишься тупика?
Он смеется. От его ритмичного тихого «ха-ха-ха» у меня сводит мышцы живота. В этом смехе есть что-то гипнотическое.
— Я от ответов не завишу, — наконец произносит он. — Не то что ты.
— Ага, — говорю я.
— Нет, серьезно…
— Ну-ну.
Он вздыхает. А я вдруг ощущаю себя подростком, хамящим взрослому в ответ на замечание. Все из-за его поганого вздоха. Так вздыхал мой отец, когда я приходил из школы, выпив с приятелями пива по дороге.
— Где Юрико? — говорю я и злюсь на себя еще больше.
— Там, где она хочет быть, — сухо произносит он. — Самому-то не надоело строить из себя обиженного ребенка?
Сукин сын, думаю я. Самый настоящий сукин сын. Я пытаюсь разозлиться на него, но испытываю лишь неловкость за свое плохое поведение. Это все из-за усталости. Так я себя успокаиваю и говорю:
— Пошел ты!
— Да-да-да, очень сильный ход. Эй, надеюсь, ты не собираешься разбить и этот телефон? У тебя это